Танжер. Фарид Нагим

ни одной молодой девушки. Даже барменша, и та старая. Это тоже показатель. Показатель неуспеха. А где мой журналист? Ушел.

      – Ты чего здесь сидишь? – удивилась Нелли.

      – Так, слоганы для Билайн придумываю.

      – Не понимаю… Я же говорила тебе, что мы с Юрой будем ждать тебя в Пестром зале.

      – Да? Вообще не помню.

      И я пошел в Пестрый зал. Когда-то это тоже было дешевое кафе, и поэты писали прямо на стенах свои строки. Потом эти поэты прославились и попали в учебники по советской литературе, потом ушлые бизнесмены сделали дорогой ремонт, обвели золотом пьяные строки на стенах, ставшие теперь ценными советскими брендами, и все стало очень дорого, и другим писателям сюда уже не попасть. Теперь за стойкой бара сидел и смущался Юрий Владимирович, а рядом с ним Нелли. Ненавязчивый молодой бармен в белой рубашке перетирал бокалы, а ему больше делать было нечего, не онанировать же.

      – А я не пошел сюда, здесь же дорого, – сказал я.

      – Ничего, – смущенно заулыбался Юрий Владимирович.

      – Анвар, давай выберем какой-нибудь коктейль? – предложила Нелли.

      – Б-52, сразу скажу, я его еще ни разу не пробовал.

      – Ну и я тогда тоже, – обрадовалась Нелли. – Юр, ты как?

      – Я пас.

      В полумраке бара приглушенно сияли и сверкали бокалы, хромированные ручки большой, антикварной кофейной машины из Америки. Знойный запах кофе, будто спрессованный жар бразильских плантаций. Сбоку, в глубине зала люди за столиками. Серебряными рыбками вздрагивали по потолку блики от вилок и ножей. И я понял, что писателей больше нигде не осталось, все продано и здесь сидят одни покупатели, в карманах у которых только бумажки с малолитературным текстом. Сидят и ждут чего-то. Чего-то богемного, наверное, драматичного. А ничего же не будет.

      Передо мной появились две стопки с бурой жидкостью и пенкой. Руки бармена щелкали над ними зажигалкой. Обычная зажигалка «Крикет». Непорядок, бля. Над стопками, отрываясь и снова припадая к ним, колыхался бесплотный, синий язычок.

      – Соломинки? – Глаза бармена вопрошали, на всякий случай. Вдруг мы мазохисты и пьем без трубочек.

      Он был более бармен, чем бармен на самом деле, он прикидывал, каким должен быть бармен, он подражал бармену, которого видел в каком-нибудь идеологическом фильме про западную жизнь, и поэтому, конечно, был совсем не бармен, а бывший комсомолец или пионер. А я прикидывал, каким должен быть журналист. А здесь кругом сидели одни подражатели, одни «как бы». Пили кофе, курили, и им было особенно приятно и уютно оттого, что за стеной нищая зимняя страна. Все они, бывшие неподкупные советские люди, вдруг разом открыли для себя философию продажи, силу денег, и одни вольготно чувствовали себя хозяевами, будто всю жизнь ими были, другие уважали их за все худшее, что может быть в человеке, и были счастливы мстить своей советской неподкупности, и с наслаждением первооткрывателей продавались и верили в свое лучшее капиталистическое будущее. В общем, все делали все, чтобы действительно не было жаль за бесцельно прожитые годы.

      Журналист