Пассажирка с «Титаника». Наталья Солнцева

звуки канкана было томительно и сладко осознавать, что миром правят любовь и страсть. Дора вспоминала, в честь кого она получила имя, и плакала от грусти и восхищения. Вестибюль «Красной мельницы», отделанный красным и синим бархатом, казался ей преддверием ада. Афиши Тулуз-Лотрека на стенах вызывали тоску. Этот художник был физическим уродом, воспевшим женскую красоту. Дора же считала себя нравственным уродом. Между ними была существенная разница. Анри Тулуз-Лотрек обессмертил своих возлюбленных, а она – принесла им смерть.

      Словно в бреду Дора выходила из кабаре и шагала к площади Пигаль, заглядывая в секс-шопы и стриптиз-клубы. К утру она напивалась до беспамятства. В сумраке узких улочек маячили, завлекая клиентов, девицы в коротких кожаных юбках и накрашенные трансвеститы. Струился прохладный воздух. Горели старинные фонари. Пахло дешевыми духами и дымом сигарет…

      – Я знаю, что это было, – прошептала Дора. – Преддверие ада!..

      – Ты о чем? – наклонилась к ней Катя.

      – О Париже, о канкане…

      «Она все еще находится под действием лекарств, – думала подруга, сочувственно кивая головой. – Ей совсем плохо. Хорошо, что она не пошла на похороны!»

      – Ты видела? – беспокойно привстала Дора и вцепилась пальцами в ее руку. – Видела, как его… как он…

      – Кто?

      – Генрих! Его ведь уже похоронили? Да? Я оставила его одного! Не смогла быть рядом. Валялась здесь, на койке, словно бревно… в то время, как его…

      Ее речь стала бессвязной, рот задергался, и Катя испуганно позвала врача.

      После укола Дора затихла, ее веки смежились, и она опять уснула.

      – Ей нужен отдых, – объяснила молодая сестричка с пухлыми губками и курносым носом. – Идите домой. За ней тут хороший уход.

      Катя постояла у постели подруги, вспомнила о Лаврове и вышла в коридор звонить. Ведь она обещала расспросить Дору о приглашенных на вечеринку и взять у нее список гостей.

      – Ничего не вышло, – сообщила она, когда сыщик ответил. – Дора говорила что-то о канкане, о преддверии ада, о Париже… потом ей сделали укол, и она уснула.

      – Преддверие ада? – переспросил он. – Странно. Что она имела в виду?

      – Не знаю. Ей очень плохо. Нельзя бросать человека в беде. Ты же не собираешься…

      – Извини, Катя, потом поговорим.

      – Ты не один? – догадалась она.

      Глория права, что каждый может стать провидцем. Особенно влюбленная женщина, чувства которой обострены.

      В трубке повисло молчание.

      – Я занят. Перезвоню, когда освобожусь, – бросил Лавров и отключился.

      Катя застыла с телефоном в руке, ее сердце часто забилось. Она была взволнована. Ревновала. Злилась. Потом вышла из клиники и побрела куда глаза глядят. По дороге ей вспомнилась дама бальзаковского возраста – та самая, у которой подскочило давление, когда с Генрихом случилось несчастье. Даму звали Люлю, она была любовницей хозяина нескольких художественных галерей. По слухам, Люлю приторговывала антиквариатом подпольно. В связи