Сердца четырех. Владимир Сорокин

только усы.

      – Так. – Ребров раскрыл тетрадь, сделал в ней пометки, потом взял ножницы и стал вырезать фотографии из паспорта. – И еще раз о шахматах.

      – Ну, – Сережа положил крокодила на край стола и загнул ему хвост, – каждое воскресенье, в Парке культуры, в шахматном павильоне. Там были Сергей Иваныч, потом Костя, потом такой Толик.

      – С суставом?

      – Ага.

      Ребров убрал фотографии в конверт.

      – А можно я бинокль возьму? – спросил Сережа.

      Ребров покачал головой:

      – Это невозможно… На сегодня хватит. Завтра поговорим о толстяке и о ребрах. Иди посмотри мультфильмы.

      Мальчик поднял крокодила над головой и вышел.

      На ужин Ольга приготовила телятину с тушеной айвой и жареным картофелем. Выпили бутылку шампанского. Ребров ел и пил молча. Штаубе рассказывал о почтовых голубях и о своем плаванье по Волге на теплоходе «Максим Горький». После мороженого с орехами и чая Ребров закурил, устало провел рукой по лбу:

      – Что ж… спасибо, Ольга Владимировна. Пойдемте к Воронцову?

      – Да, да! – встрепенулся Штаубе, вытирая губы салфеткой. – Пойдемте, а то поздно, и вообще… нехорошо.

      – Генрих Иванович, – Ольга показала на плавающую в стакане с водой головку.

      – Да, да, – Штаубе вынул головку и осторожно вложил себе в рот. Все встали из-за стола.

      – Идите, я приду, – Ольга закурила, направляясь на кухню. Ребров, Штаубе и Сережа прошли в темную комнату, расположенную рядом с кухней. Все четыре стены в комнате были заняты полками, тесно заставленными консервами, спиртным и другой провизией. Посередине пола была крышка погреба, запертая на задвижку. Ребров оттянул задвижку, открыл крышку. Из темного люка хлынул запах человеческого кала. Люк был затянут металлической решеткой. Ребров взял с полки электрический фонарь, посветил в люк:

      – Андрей Борисович, добрый вечер.

      На дне глубокого бетонного мешка заворочался человек. Он был без ног и без правой руки и лежал в собственных испражнениях, густо покрывших пол бункера. На нем был ватник и какое-то тряпье, все перепачканное калом. В углу стояли динамо-машина с ручкой и присоединенный к ней электрообогреватель.

      – А я… – хриплым голосом произнес Воронцов, глядя вверх.

      Бородатое лицо его было худым и коричневым от кала.

      – Как дела? – Ребров осветил Воронцова. – Машина работает? Не мерзнете?

      – Ну… все это… работает, и работает исправно, – проговорил Воронцов, помолчал и заговорил быстро и неразборчиво: – Я, я, Георгий Адамович, я постоянно тру и крутить готов, ну, там, когда есть и необходимое, все будет и уже работает, я знаю все, ну, так сказать, возможности и прошлый раз я усвоил и готов к исправлению, готов к, ну, разным, готов быть в форме и знать то, что вам и мне и что нужно знать, что необходимо знать, я готов.

      – Замечательно, – кивнул Ребров. – Культя не кровит?

      – А я… я это, – затряс головой Воронцов. – Я же вот… вот… как все необходимо.

      Он торопливо вынул из ватника и показал обмотанный тряпьем обрубок руки.

      Ребров