Невозможные жизни Греты Уэллс. Эндрю Шон Грир

я.

      Доктор объяснил, что это конденсатор. Лейденская банка. Нужно лишь дотронуться до кнопки. Я посмотрела на Рут, – казалось, она была готова расплакаться. Ее электрическое платье светилось в темной комнате, так что наши лица, склоненные над прибором, выглядели розовыми.

      – Ну же! – подбодрил меня Черлетти. – Вчера вы это уже делали.

      Не это ли чувствовала Алиса, когда бутылка предложила ей: «Выпей меня»? Она знала, что таким образом попадет в заветное место, в прекрасный сад за маленькой дверцей.

      Доктор осторожно водрузил обруч мне на голову. Я посмотрела на странную банку, – кажется, внутри была вода. Светилась ли она на самом деле, или мне это привиделось? Через миг я вытянула указательный палец правой руки и поднесла его к блестящей латунной выпуклости…

      Когда доктор ушел, Рут раздела меня и дала мне снотворное, которое он оставил, хотя мое тело и без того желало лишь сна. Я вспомнила о яркой искре, проскочившей между прибором и моим пальцем, о голубом пламени, которое горело в моем мозгу. Я все повторяла, что он умер, Феликс умер, а Рут пыталась утихомирить и успокоить меня, как вдруг с улицы донесся крик: «Грета!» Я в оцепенении подошла к окну, думая, что это Феликс сбежал из полиции. Но это был незнакомец. Интересно, прибор уже подействовал? Под моим окном, с цветами в руках, стоял молодой мужчина в форме времен Гражданской войны. Круглое умное лицо, маленькие глаза, поднятые брови. Широченная пьяная улыбка. Набриолиненные волосы блестели в лунном свете.

      – Посмотри на парня под окном. Он только что послал мне воздушный поцелуй, – сказала я.

      – Ой, дорогая, да это же Лео! А теперь спать, пожалуйста, ради меня, иди спать, Грета.

      Я еще раз взглянула вниз. Он помахал мне рукой, этот Лео, а потом Рут оттащила меня обратно в постель.

      Помню, что огни ее электрического платья сквозь закрытые веки напоминали неоновые вывески отелей, мигающие в темноте во время долгой ночной поездки. Я чувствовала, как под тяжестью моего сознания ветка, на которой оно висит, клонится все ниже и ниже, и, когда до меня дошло, что черенок оторвался, я уже падала, ослепнув, в пустоту.

      Где-то – почти непременно – должен быть рай. Если нас окружают другие миры, отстоящие от нас всего на вспышку молнии, что мешает туда проскользнуть? Если мы потеряли любовь, есть мир, в котором этого не случилось. Если явилась смерть, есть мир, где ее удалось отогнать. Конечно же, есть место, где исправлены все огрехи, – так почему я его не нашла? Вместо него мне дали такую вот жизнь: родившись в другом веке, я выросла в корсетах и лентах вместе с братом-близнецом, вышла за своего Натана и проводила его на войну. В этой жизни мой брат был жив, но не был счастлив.

      Так почему же именно этот мир? Почему не другой – идеальный, в котором ничто не проскользнет у меня между пальцами? Несомненно, рай должен существовать. Возможно, в этом и заключается моя задача – создать его.

1 ноября 1941 г.

      Какой странный сон! Я проснулась. На потолке весело резвились солнечные зайчики, в воздухе