Весенняя коллекция детектива. Татьяна Полякова

никакой поблизости не было.

      Хоть Олимпиада Владимировна и презирала детективы, но все же знала, что если остается одна-единственная возможность, то, какой бы невероятной она ни была, это и есть правильный ответ.

      Осталась одна-единственная возможность – квартира дяди Гоши Племянникова.

      Она подошла к двери, сунула ухо почти в щель и прислушалась. Оттуда тоже не доносилось никаких звуков – да и как они могли доноситься, если там никого нет и быть не может?!

      Пока она совала ухо, прядь волос упала ей на нос, и Олимпиада, скосив глаза, подула вверх, чтобы сдуть прядь. От ее дыхания зашелестела и отлепилась от косяка бумажка с фиолетовой печатью. Олимпиада от неожиданности подалась назад, замерла, а потом легонько поддела бумажку пальцем. И впрямь не приклеена!

      Тогда она толкнула дверь внутрь, уверенная, что та не откроется, но дверь открылась!

      Хуже того, в глубине квартиры, за поворотом узкого коридорчика, горел неровный свет, как будто в подземелье, где гномы пересчитывали содержимое своих сундуков!

      Олимпиаде стало страшно.

      Здесь нет никаких гномов, строго сказала она себе и осторожно, по шажочку, двинулась в квартиру. Третий этаж, какие гномы!

      Теперь ей уже казалось, что и воздух здесь холодный и влажный, могильный какой-то воздух, и неспроста он такой!.. Может, где-то здесь бродит душа слесаря дяди Гоши, обратившаяся в привидение!

      В глубине квартиры раздался шорох, показавшийся ей шелестом крыльев летучих мышей в подземелье, потом что-то заскрежетало – может, цепи на истлевших костях скелета?!

      Олимпиада потрясла головой.

      Никаких костей. Никаких скелетов. Просто квартира покойного слесаря.

      Ей очень захотелось вернуться. У нее Олежка, мать и Марина Петровна на работе. Отсюда, из этой квартиры, казалось, что ее жизнь прекрасна и все еще впереди, да и то, что позади, чудесно, волшебно!..

      Зачем ее сюда понесло?!

      Шаги. Олимпиада в панике отступила назад и вбок и прижала уши, как заяц, настигнутый собакой, которому некуда больше бежать и жизнь которого больше ничего не стоит.

      В конце коридора показался Добровольский, поглядел на нее, хмыкнул и покрутил головой.

      – Вот я не угадал, – сказал он негромко и как-то очень прозаично. – Я был уверен, что ты сидишь дома, пьешь кофе и страдаешь.

      Олимпиада перевела дух.

      – Почему страдаю? – спросила она немного дрожащим, но все же очень деловым голосом, будто в этом было все дело.

      Добровольский еще посмотрел на нее и вздохнул:

      – Из-за меня, конечно, – сказал он совершенно серьезно, – из-за кого же еще тебе страдать?

      Это была крошечная проверка, маленький экзамен себе – ошибся или нет? – и оказалось, что не ошибся.

      Олимпиада Владимировна не стала возмущенно отнекиваться и горделиво заявлять, что она о нем думать не думает и вообще знать его не желает. Олимпиада Владимировна подошла, серьезно посмотрела на него и спросила:

      – Откуда ты знаешь, что я