Весенняя коллекция детектива. Татьяна Полякова

он сильно выпимши, то есть подшофе, как говорится! А сегодня суббота!

      – Ну и что? – не понял старший лейтенант.

      – А то, товарищ военный, что покойный жил один-одинешенек! Никого у себя не принимал и гостей к себе не водил. Обалдуя своего в армию сплавил, а больше у него и нет никого, с тех пор как жену, Марью Тимофеевну, на тот свет загнал! Никто к нему не ходил, и он к себе никого не звал, так что некому там было разговаривать, брехня это, как есть брехня!..

      – Как это не звал! – возмущенно заголосила красотка в платке. – Как это не звал, когда он меня убираться звал! И я у него до скольки разов убиралась!

      – Люся, – сказала та, что давеча морщила брови на предмет горькой судьбы кота Барсика. – Не кричи.

      – Да как же мне не кричать, когда они сами все брешут!

      – Да кто брешет?! Кто брешет?!

      – Сама брешешь! Подпольной водкой торгуешь со своими урюками, а мы брешем!

      – Житья от них не стало, от приезжих этих!

      – Кто торгует?! Я торгую?! А кто на общественной клумбе свой «Запорожец» драный ставит?! Все цветы тети-Верочкины затоптали! Мы садили, садили, а они затоптали!..

      – Люся!..

      – Товарищ военный, она на рынке торгует и подозрительных личностей водит в дом, а у самой регистрация!..

      – Я могу быть свободен? – осведомился новый жилец. – Или есть еще какие-то вопросы?

      – А вы точно слышали, что там кто-то разговаривал?

      – Никаких сомнений, господин лейтенант. У меня отличный слух.

      Лейтенант вздохнул и огляделся с тоской. У Олимпиады в кармане зазвонил мобильный, а внизу сильно хлопнула подъездная дверь.

      Олимпиада достала телефон – звонили с работы, – а по лестнице затопали тяжелые ноги и показались люди с носилками.

      – Да, – сказала она, нажав кнопку.

      – Олимпиада, что происходит? – осведомилась из трубки Марина Петровна. – Я долго еще буду сидеть здесь одна?

      – Марин, как только все закончится, я сразу приеду, – зашептала Олимпиада, прикрывая трубку рукой и скособочившись в ту сторону, где было меньше народу. Кажется, Добровольский Павел Петрович посмотрел на нее насмешливо.

      Ну и пусть! Пусть смотрит как хочет! Он перестал для нее существовать, как только сказал, что Барса он… он…

      Думать дальше она не могла. Кот был безобидный, несчастный, зеленого колеру, худой, как палка, и все прилаживался на батарею, хотя подоконник низкий, лежать неудобно, но он все же как-то умудрялся лежать, грел свое ввалившееся пузо, а его…

      И вовсе он не орал так уж часто! Конечно, иногда вякал, но совсем не столь ужасно, как тут расписывали Парамоновы!..

      – … я не могу ждать полдня, – уловила она в трубке сердитый голос Марины Петровны. – У меня тоже есть своя жизнь, хотя об этом почему-то никто не помнит. Почему я все время должна входить в положение и верить вам на слово? Почему никто не входит в мое положение?

      – Мариночка, я не могу уехать, пока милиция не отпустит, а как только отпустит, я сразу! Вы же знаете, мне тут пять минут езды.

      – Ну чего? Грузим