Солнце светит прямо в крыши. Татьяна Величева

сфотографировались с Петром и тут же получили распечатанное фото.

      –Бери себе.

      –А ты?

      –Я потом у тебя отсканирую. На память.

      Мы пошли дальше. Развязался шнурок – фиолетовый – подожди, надо завязать.

      – «…страстной проповеди добра…» Алис, это же дом Раскольникова!

      Кирилл разглядывал мемориальную табличку, над которой высилась фигура Достоевского у подножия узкой лестницы.

      –Тринадцать ступенек? – проговорила я, вставая. – Мне раньше казалось, что у него все персонажи ненормальные, – я кивнула на одинокую фигуру писателя. – А теперь думаю, что они более нормальные, чем мы.

      –Почему?

      –Потому что они ищут. Им недостаточно того, что на поверхности, понимаешь? Они жаждут… только чего? Что это за потребность души? Что такого особенного в его произведениях? Ведь не полифония же! Не одна только полифония!

      –То, на чём стоит вся русская литература.

      –Точно! Да он и есть русская литература, самая русская! Есть в его книгах особенность такая, русская, по-другому не скажешь, – сомнение, мучение, вера, я не знаю, как это назвать всё вместе, – жажда… Можем ли мы это понять так, как понимали раньше? Так, как понимали, как хотели понять… Что было у него, чего не хватает нам? Что знал или чего искал он, чего не знаем и не ищем мы? Что отняли у нас? Почему мы не ищем того же? Почему нам хватает того, что на поверхности? Почему мы не страдаем, не мучимся так, как страдали и мучились они? Не внешне, а глубоко, внутренне, искренне? Ведь не вымысел это? Не только вымысел? Ведь правда – та жажда, которая была у него?

      –Правда, – серьёзно сказал Кирилл.

      –Но что это за правда – не знаю… Читаю – и чувствую, что правда, что всё так, всё правильно. Но когда пытаюсь это объяснить, себе или ещё кому-то, – правда ускользает. Вот когда пишу сочинение: вроде бы всё верно, всё хорошо, умно, толково, красиво – а правды нет, одно враньё. А где правда, где она? Разве она исчезает? Разве она умирает? Нет, конечно, только куда она девается? Я чувствую это, но не знаю, как объяснить. И не хочу ничего объяснять, не нужно это, я просто чувствую, бессознательно чувствую. А у него, у его героев, есть правда. Не всё правда, много всего помимо правды, но и правда есть, та самая правда! Они, его герои, барахтаются в грязи, но в этой грязи есть всё-таки крупицы золота! И одна такая найденная крупица стоит всех трудов, всех сил, всего времени, да что там – жизни всей стоит одна такая крупица! «…страстной проповеди добра для всего человечества» – вот оно: каким бы тёмным, грязным, нищим ни был мир его произведений, над ним неизменно сияет луч света. Всего только луч, но сияет! Ведь не может быть одной только тьмы кромешной, одной только грязи! Не может! Не верю я, что одна только тьма вокруг, не хочу в это верить. И мне нужна такая крупица. Разве нам всем она не нужна? Она нам больше нужна, потому что и тьмы у нас больше! Нужна, только почему мы не ищем? Почему мы слишком многое пытаемся понять умом, а не сердцем? Ведь не умерло в нас сердце, ведь оно живо, оно тоже хочет правды! А мы не слышим его, мы… уже не дети! Мы уже не такие мудрые!

      –Мне