Тауэр, зоопарк и черепаха. Джулия Стюарт

Даже сквозь мутное старинное стекло он мгновенно узнал походку той, которая каждый день возвращала утраченную собственность ее легкомысленным владельцам. Только тогда Бальтазар Джонс достал из платяного шкафа красный с золотом парадный мундир, на чем настаивал Освин Филдинг. И преисполненный трепета, будто женщина, решившая надеть свое лучшее белье, вынул из пресса для брюк белоснежный плоеный воротник.

      Он начал одеваться перед зеркалом, которое последние восемь лет стояло у них на полу, потому что его невозможно было повесить на закругленную стену. Комната была неприглядная – такая же, как и комната внизу, хотя они с Гебой старались всеми способами придать бывшей тюрьме жилой вид. Жизнерадостные занавесочки, которые он повесил на окна, не только не защищали от сквозняков, но еще больше подчеркивали убожество жилища.

      Супруги поставили платяной шкаф так, чтобы закрыть им самые жалостливые надписи, нацарапанные на стенах несчастными, которые до конца надеялись сохранить головы на плечах. Но остальные надписи были видны. По ночам, когда они оба не могли уснуть, боясь ночных кошмаров, навеянных этими стенами, им обоим казалось, будто они слышат похоронный стук долота.

      Когда они только переехали в крепость, Геба Джонс настояла, чтобы всю старую рухлядь из Соляной башни вынесли. Скоро они оба пожалели об этом решении. Если кровать, комод и письменный стол внесли в комнату Милона на первом этаже без всяких проблем, то поднять что-либо на второй этаж по винтовой лестнице оказалось попросту невозможно. В итоге мебель пришлось разбирать снаружи и заносить наверх по частям. А она не только отказывалась принимать после сборки первозданный вид, но еще и ни в какую не хотела вставать вплотную к закругленным стенам, чего никто из них не предвидел. Несмотря на картонки, которые Бальтазар Джонс подсовывал под ножки, все стояло на неровном полу криво, и по ночам что-нибудь непременно рушилось.

      Радуясь возможности облачиться в знаменитую униформу, которую надевали для особых церемоний и королевских визитов, Бальтазар Джонс натянул красные чулки. Втянув живот, застегнул на себе красные штаны, которые – как он решил – сели, пока висели в шкафу. Надев камзол с вензелем королевы, вышитым золотыми нитками на груди, он застегнул плоеный воротник и увидел в зеркале, как должен выглядеть человек, посвятивший жизнь служению своей стране. Больше не было волнистых волос, оттенок которых его жена, художница-самоучка, побуждаемая не столько талантом, сколько надеждой, однажды назвала оттенком мумии, коричневым пигментом, сходным по цвету с пыльными останками древних египтян. За годы роскошные, пышные волны превратились в невысокую серую растительность, которая однажды вдруг сделалась белой. Его некогда гладко выбритые щеки теперь скрывала такая же белая борода, которую он отпустил, чтобы защититься от проклятой сырости.

      Сидя на краю кровати, он закрепил красно-бело-синие банты сбоку на коленях и на черных лакированных ботинках. Перешагнув через Миссис Кук, он отправился в ванную, где стоял такой пронизывающий холод, что,