Золото Дункеля. Рафаэль Тимошев

на стул:

      – Ладно… К присутствующим это не относится…

      Ночевать остались здесь же, в кабинете, на неизвестно откуда принесенных койках. Легли рано – еще не было двенадцати; вставать предполагалось в пять утра.

      Но заснул Круглов не сразу. У противоположной стенки мерно сопел заместитель. «Странный парень, – думал Григорий, глядя в потолок. – Кажется, серьезный. Хоть из “интеллигентов”, но – поладим… Вот только его чертова неразговорчивость! За день так по душам и не поговорили, все по службе, да по-казенному… Хоть бы о себе рассказал, что ли! Только и узнал, что родители из докторов, да что колчаковцы казнили их за сочувствие красным. Оттого, видать, и замкнулся. Злой небось на беляков… Хотя и то ладно, в душу не лезет, да и о деле забыть не дает! Студент… Зря я все-таки на него наехал…»

      Круглов отвернулся к стенке и закрыл глаза.

      «Брюс говорил, что он “революционер со стажем”… Как может быть, матросы-папиросы? Большевик, что ли? Вот Брюс – большевик, из старых… По-всему видно. Сильный мужик, хоть и ростом не велик!»

      И он подумал о неожиданном повороте судьбы, бросившей его на поиски неизвестного штабс-капитана; о Брюсе, говорившем о «задании республики», об ответственности, павшей на него, Круглова, о том доверии, которое надо оправдать во что бы то ни стало… «Расшибусь, но достану этого Дункеля! Из-под земли достану!» – мысленно поклялся Круглов.

      Потом подумал, что все это неспроста – Дункель, поручение Брюса, Глуховка, Чалый, скорая, неожиданно наметившаяся встреча с матерью, младшим братом, родными местами… Григорий приятно потянулся…

      Разбудила Круглова чья-то рука. Комэска открыл глаза.

      – Пора, товарищ Круглов, – негромко сказал незнакомый голос. – «Фаэтон» уже у подъезда.

      Григорий кивнул и приподнялся на локти: Калюжный натягивал гимнастерку.

      – Пора так пора… – Круглов откинул одеяло и сел на край койки. Посмотрел в окно – было темно.

      На запасном пути станции, под уныло светящемся фонарем, их ожидал фыркающий парами паровоз с прицепленным к нему одиноким вагоном. У подножек стоял военный, беседуя с пожилым машинистом, потирающим руки темной маслянистой тряпкой. Разглядев вышедших на свет людей, военный что-то сказал ему, и тот, кивнув, поспешил к паровозу.

      – Готов? – не здороваясь, спросил Павел мужчину в шинели.

      – Готов, – закивал тот.

      – Кто-нибудь еще едет?

      – Нет. Приказано вас одних.

      Калюжный повернулся к командиру:

      – Проходите, Григорий Михайлович, отравляемся…

      Устроились в купе рядом с местом проводника. Круглов забросил мешок на верхнюю полку и прошел к окну. Едва опустил стекло, вагон дернулся; послышались скрежет колес, шипение вырвавшегося на свободу пара, длинный, заглушивший округу гудок, и тяжело, нехотя состав сдвинулся с места.

      – Окно лучше закрыть – продует, – послышалось за спиной Круглова.