Полное собрание сочинений. Том 9–12. Война и мир. Лев Толстой

испуганно шел широким шагом.

      – Эк убралась как! То-то черти!

      – Вот бы тебе к ним стоять, Федотов!

      – Видали, брат!

      – Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.

      Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.

      – Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко.

      Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.

      – И что́ становятся? Порядку-то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера-то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.

      Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего-то большого и чего-то шлепнувшегося в воду.

      – Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.

      – Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.

      Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.

      – Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!

      Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу; но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.

      – Несвицкий! Несвицкий! Ты, рожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.

      Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки-накинутом на плече ментике Ваську Денисова.

      – Вели ты им, чертям, дьяволам, дать дорогу, – кричал Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.

      – Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что̀?

      – Эскадрону пройти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок.

      – Что̀ это? как бараны! точь-в-точь бараны! Прочь… дай дорогу!… Стой там! ты повозка, чорт! Саблей изрублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.

      Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.

      – Что́ же ты не пьян нынче? –