Души. Александр Титов

ритм и продолжила расстрел.

      Она ненадолго скрылась за дверью из красного дерева. Через неё не проникало ни малейшего звука. Даже выстрелы шпилек пропали, будто их и вовсе никогда не звучало. Мы остались бродить глазами по изогнутым бороздам рельефа. В каждом завитке угадывались исторические сюжеты. И каждый про себя гадал, понял ли задумку резчика. Но вот дверь распахнулась и сторонница жёсткой любви пригласила:

      – Passer. Хозяин ждёт.

      К Колову я прошёл один. Там помощники могли показать мою слабость. А в разговоре с хищником слабейший становится жертвой. Пусть лучше пообщаются с секретарём. Если она снизойдёт, конечно.

      В кабинете царил идеальный порядок. Ряды старинных книг. Некоторые корешки выглядели настолько древними, что внутри, скорее всего, сохранились рукописные тексты. Глобус времён первых географических открытий. Когда могучий нынче Новый Свет представлялся вытянутым диким островом на обратной стороне земли.

      С другой стороны замерла статуя паука. Огромное чёрное его тело держалось на восьми тонких ножках. Не каждая собака могла похвастаться такими размерами. А проработка впечатляющая. Даже тончайшие волоски на его панцире выглядели совсем, как настоящие.

      Сам Колов стоял спиной ко мне. Он наблюдал утренний город сквозь затемнённое окно. Успел принять удачную позу перед моим приходом. Нет бы как все, развалившись за столом, закинув повыше ноги. Но это слишком банально.

      – Здравствуйте, Иван Петрович. – начал он нараспев. Ко мне повернулся боком. Одну руку заложил за спину, а второй изящно жестикулировал. – Я слышу ваше имя далеко не впервые. Вновь и вновь его сопровождает скорбь. Синонимом боли стало оно в нашей семье. А теперь вы явились и сами, так больно задев Иованну.

      – И вам не хворать. Иованна это та роскошная дама, которая нас встретила? Ваш секретарь? Так я её и пальцем не тронул.

      С ходу я сделал ошибку и тут же себя за неё отругал. Нельзя оправдываться. Это слабость.

      – Вампиры ранимы куда больше, чем вам кажется. И каждое слово может резать душу больнее лезвия ножа. Но вашей грубости должно быть здравое объяснение. Личная трагедия, надо полагать?

      – Это не тот вопрос, о котором я хотел поговорить.

      – Что ж. Коль вы не допускаете сказать мне лишнего словечка, уступлю. Гостеприимством славится мой дом и сих порядков менять не пожелаю. Что за вопрос привёл в столь поздний час?

      – Интересно получается. Вчера видел ваше выступление по телевидению. Вы там не блистали красноречием. Не с той ноги встали?

      – Мне не приятен свет софитов. Он слепит глаз и мутит ум. Я в студии читал всё по бумаге, написанною сценаристом с моих слов. Моя же говорить манера пришлась ему не по душе и написал своим канцеляритом сухой набросок с извинением в конце. Пусть будет так. Не спорить же за мелочь.

      – Ясно. А поговорить то вы любите.

      – Прошу же вас, не будьте хамом. В беседе это ни к чему. И так вы теребите рану