Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны. Алина Знаменская

тебя здесь увидеть.

      – А я вас не ожидала… – пробормотала Соня, пытаясь выбраться из толпы, на волю. Ей это удалось, и она торопливо пошла прочь, в сторону деревянных хозяйственных построек. Кожаный двинулся за ней и, когда она, вероятно, решила, что он потерял ее из виду, преградил ей путь.

      – Что же ты убегаешь, Круглова, как неродная?

      – А я в родню вам, Леонид Матвеич, и прежде не набивалась. А уж теперь и подавно.

      – Это отчего же – теперь-то? Ты вроде женщина свободная, я – тоже. Почему бы нам поближе-то не сойтись? А? Да постой, не бегай, я ведь и догнать могу.

      – Некогда мне с вами в догонялки играть. До свидания.

      – Вот и я о том же, что нам играться-то. Пойдем, Круглова, прогуляемся в лесок, побеседуем?

      – Недосуг, Леонид Матвеич. Извините.

      – Или навещает тебя кто, в коммуне-то? Или ты, напротив, решила монашкой стать? Не пойму я что-то…

      – Мое это дело, ясно?

      – Ясно… На папашу ты становишься похожа, Круглова, с норовом, – усмехнулся Кожаный. – Я ведь с симпатией к тебе, с сочувствием. Ну ладно, председательша ваша вдова, мужа в германскую потеряла. Ну, другие там… тоже вдовы больше, я узнавал. А ты-то! Молодая, незамужняя, кровь с молоком! Не место тебе здесь, Круглова. Мужика тебе надо толкового.

      – Спасибо за заботу, Леонид Матвеич, но уж я сама как-нибудь. Прощайте.

      Соня обогнула его и побежала к бараку. Зайдя внутрь, тотчас же закрыла щеколду. Прижалась спиной к двери, постояла, переводя дух. Шагов на крыльце не услышала, торопливо пересекла длинный коридор, толкнула последнюю дверь.

      – Что это ты запыхалась, будто за тобой гнался кто?

      Мать только что уложила ребенка и теперь штопала детские штанишки.

      – Ленька Кожаный, – вздохнула Соня, стаскивая с ног тяжелые сапоги. – Принесла нелегкая!

      – Господи! – Мать прикрыла рот ладошкой. – Что теперь будет?

      – Ничего не будет. Покрутится, покрутится, да и уберется восвояси. Ну как она? – Соня кивнула на кровать.

      – А что ей? Наелась и спит. Ты бы, Соня, помирилась с отцом. Ну поорет, поорет да и простит. Все же малышке повольготней в большом-то доме да и посытней. Что она у тебя, как теленок все равно что в яслях!

      – Мама, я не вернусь. Здесь я сама себе хозяйка, а дома что? Всю жизнь слышать, что без мужа родила? Упреки одни да выговоры? Нет уж, довольно.

      – Будто плохо тебе у отца-то жилось. Ты вот в передовицы вышла, на работе первая, а кто тебя всему научил? Откуда ты такая ладная-то?

      – Да, я благодарна вам с папой и все понимаю, но… не смогу я там больше. Мне все там напоминает о нем!

      – Ну так что ж теперь, всю жизнь собираешься незамужней вдовой вековать? Нельзя так, Соня.

      – Можно. Мне никто не нужен. Понимаешь? После него – никто. С ним никто не сравнится. Таких, как он, больше нет.

      – Откуда ж им взяться? Перестреляли таких-то…

      – Молчи! – Соня оглянулась на дверь. – Никто здесь не знает, кто Варенькин отец, мама, и что с ним стало. И не узнает, поняла?

      – Всю