В понедельник дела не делаются. Михаил Макаров

с интересом наблюдал за их компанией. Его злодей Бурмистров, склонив голову, со скоростью заклятого двоечника подписывал протокол.

      – Михал Николаич, ты ему про пять тузов расскажи, – улыбался Кораблёв.

      – Расскажем. И про пять. И про деся-ать, – врастяжку отвечал Маштаков.

      Это было кораблёвское изобретение. В последнее время при допросах подозреваемых Саша, убеждая их в бесперспективности позиции полного отрицания, задвигал, что со следствием играть бесполезно. Что при любом раскладе у него на руках будет пять тузов. В общем контексте довод получался наглядным и, что немаловажно, красивым.

      За почти шесть лет работы способный Кораблёв научился многому. Миха надеялся, что он не забыл, кто натаскивал его в прокуратуре.

      Вскоре Санька со злодеем Бурмистровым освободили кабинет. Обстановка стала более подходящей для дружеского общения. Практически интимной.

      В течение следующих пятнадцати минут Маштаков живописал Петрову ужасы его положения, если он будет оставаться в отказе и наоборот – многие преимущества при условии, что поведёт себя Вова умно и расскажет всё чистосердечно. Зачитал ему по кодексу шестьдесят первую статью про смягчающие обстоятельства. Дал в руки УК, чтобы прочитал сам, чтобы не думал, что Миха отсебятину порет.

      Вовка взял мятый с полуоторванной обложкой кодекс «мрошников» и не просто взял, а спросил при этом:

      – Где написано?

      И стал, наморщив лоб, читать, шевеля губами. Лёд трогался на глазах. Маштаков прошел в соседний кабинет. Там Ковальчук и Максимов занимались с Фадеевым. Вернее, пытались им заниматься, потому что Фадеев оставался непробиваемым. Его пересадили на низкий диванчик к шкафу. Он распространял по кабинету зловонные облака перегара.

      – Сколько выпил с утра? – спросил его Миха.

      Фадеев подумал и выдал с достоинством:

      – Бутылку.

      – Нормально, – порадовался за человека Маштаков. – Чем не жизнь.

      – Теперь долго не попробует, – зло сказал Ковальчук. – лет пятнадцать.

      – Да больше! – вторил ему Миха. – Двадцатник! Убийство с особой жестокостью. Областная подсудность. У потерпевшей маленький ребенок остался. Общественность подключим.

      Виталька хмыкнул. На мокрых губах у него надулся пузырь:

      – Не, ребята…

      Молодой следователь Максимов, разложив перед собой бумаги, помалкивал. В этой пьесе он еще не имел самостоятельной роли.

      – Вовка-то поумнее оказался, – сказал Маштаков Ковальчуку, но исключительно для Фадеева. – Уже пишет явку с повинной.

      Ковальчук подхватил с лету:

      – Так он и пришел к нам сам. Его ГБР не штурмовала, как Фадеева. Насколько меньше он теперь получит, Михал Николаич?

      Лет на пять?

      – Да бо-ольше! – махнул рукой Миха и, повернувшись к Максимову, сказал жёстко. – Василий Сергеевич, метать бисер мы тут не будем. Переговоры закончены. Выписывайте, пожалуйста, «сотку» и мы его в камеру уведем! Много чести!

      Фадеев не прореагировал на эту страстную речугу.