Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4. Игорь Сотников

(а там близко до правоохранительных органов, кому вот такие типажи, как Михаил, очень по душе их останавливать и задерживать, закручивая руки назад в наручники), уже собрался было покинуть это место по добру, по здорову (пусть этого Михаила те два типа, опасной внешности и конструкции учат уму разуму в одиночку без него; а нечего собой противопоставлять одному важному господину, высокой конструкции и стати, на кого он чуть не налетел), как на него нашло прямо какое-то озарение и он увидел во взгляде появившегося из вагона поезда молодого человека тот самый свет надежды на будущее, а больше, конечно, иллюзии, который и приводит такого рода людей вначале сюда, на перрон вокзала, а уж что дальше с ними будет и что их ждёт, – взлёт или падение, – то это по разному.

      Впрочем, это не всё. И как заметил Клава, то для этих его оснований так думать о молодом человеке, есть подтверждающие обстоятельства в виде бегущей ему навстречу девушки той самой душевной формации, которая и сбивает вот таких молодых людей с разумного пути, без лишнего раздумья сажая их в поезда самого дальнего следования, ну и дальше на самый край света. Но такова жестокая правда жизни, что Клаве одного взгляда на их встречу, потрясшую его до самых основ, хватило, чтобы проклясть всю свою прежнюю жизнь, построенную очень расчётливо, разумно и без всех этих безумных поступков – сесть в этот поезд и поехать на свой край света.

      И Клава так приобщился к этому делу и прочувствовался, что невольно потянулся рукой в карман своих брюк, чтобы посмотреть, насколько далеко ему хватит уехать денег. И он бы заглянул в себе в душу через свой карман, откуда будет вытащена наличность, если бы ему под руку не попался всё тот же Михаил, кто со слёзным неустройством в глазах смотрел на него и, вытирая слёзы рукавом, задался вопросом. – А я вот не смог решиться. Так может тогда ты сможешь?

      Ну а Клава, как только услышал голос Михаила, то прямо сейчас весь в сердце и душе остыл и частично поник. А как только такая метаморфоза с ним произошла, то какой смысл затаскивать свои руки в карманы брюк, чтобы вытащить имеющуюся там наличность и тем самым вызвать нездоровый блеск глаз Михаила. А Михаил такой настырный тип, что он никогда не успокоится, пока Клава ему не отстегнёт от пачки денег часть, чтобы их потратить на лечение своих душевных травм.

      – Вряд ли. – Сухо сказал Клава, переведя всё своё внимание на эту, до сих пор не могущую налюбоваться друг другом парочку.

      – И какие есть мысли? – интересуется Михаил у Клавы, а его не быть может, а точно не спрашивали, что он обо всём этом думает. И хотя он это не говорит, а сам об этом спрашивает, то Клаве как-то это без разницы, когда Михаил его хуже пареной редьки достал, вот он и путает местами причину и следствие. Но при этом он не может оставить без ответа вопрос Михаила, прекрасно зная, насколько тот приставуч и дотошлив.

      – Ничего нет необъяснимого и загадочного. – Специально говоря протухлым языком, Клава пытался добиться от Михаила того, чтобы он перестал к нему