Море. Валентин Костылев

пятна. В голосе ее слышалось волненье:

      – Меня крестили, но я от мордовского Чам-Паса не отреклась. У меня два Бога…

      Андрей насупился:

      – Полно. Двум Богам не молись. Либо нашему, либо Чам-Пасу… Ну, говори! Какого Бога избираешь?

      Охима с улыбкой тихо сказала:

      – Твоего. Потому что он – твой.

      Андрею почему-то стало жаль Охиму. Он погладил ее по плечу ласково.

      – Ладно. Молись Чам-Пасу, все одно ты наша, русская… И все одно ты меня полюбила больше своего жениха Алтыша…

      Андрей вспомнил, как бывший жених Охимы, мордовский наездник Алтыш Вешкотин, вернувшись с войны из Ливонии, сказал ей, вынув из ножен саблю:

      – Я или он?

      Охима бесстрашно ответила:

      – Он.

      Сабля вывалилась из рук Алтыша.

      – Прощай! – сказал он, и больше его уже не видала Охима.

      Андрей подвинулся к ней и тихо, вкрадчиво заговорил:

      – Люблю я тебя, то ты знаешь… И ни на кого я тебя не променяю. Так вот, слушай. Боярин Басманов вчера сказал мне: «Ты добрый пушкарь, и пошлем мы тебя на тех кораблях в чужие страны»… Охима, Охимушка, не плачь, коли на корабль меня посадят. Жив буду – вернусь. Богу не угожу, то хоть людей удивлю. Чего нахмурилась? Посмотрю, какие там пушкари! Свой глаз – алмаз, чужой – стекло. Ливонских пушкарей видел: похвальбой богаты, а делом бедны. Погляжу на иных…

      Охима прикинулась спокойной, будто ее не тронули слова Андрея, отвела его руки в стороны.

      – Уймись, – сказала она небрежно. – Чего красуешься?

      – Семь кораблей снаряжает царь… Наши пушки ставят на них… Будем с морскими разбойниками воевать… Топить их будем!..

      – Да уймись же, тебе говорю. Не болтай! – дернула она его за рукав. – Не хвались. Доброе дело само себя похвалит.

      Андрей замолчал, сел за стол, опустил голову на руки, тяжело вздохнул.

      – Эк-кое времечко, – тихо произнес он. – Дай-ка еще браги!

      – Нету больше… Што было – выпил.

      – М-да… Не хочется мне тебя покидать…

      – Милый, желанный… Не уезжай! – прижалась она к его могучей груди.

      – Милая… желанная и ты!.. – отстранив ее и снимая с нее бусы, шепчет Андрей.

      Бусы отложены далеко в сторону.

      Уже косы ее распущены, и голос уже не тот…

      – Велик день, красна заря, как сошлись мы с тобой тогда на Волге… И чудесен путь, по которому шли мы с тобой в сей светлорусский град, чтоб увидеть государя-батюшку… – говорил тихо, с восторгом пушкарь, в то время как Охима прикрывала шелковым лоскутом икону.

      – Время идет, будто хлопья снега; летят и месяцы… Но любовь к тебе все крепче и крепче, моя ненаглядная!

      – Пускай была бы жизнь наша как тихая река… Хочу с тобой быть всегда.

      – Эх ты, ягодка моя!.. Не бывает река всегда тихою. И туманы, и ветры, и грозы беспокоят ее… Хоть бы виделись нам сны узорные, и за то благодарение Богу. Быль наша котлу жаркому подобна… Кипит и бурлит она непрестанно… Огонь…

      – Молчи! Ты не на Пушечном дворе. Что за огонь?!

      – Ладно,