Море. Валентин Костылев

он, – во благо царю и всей земле нашей! Твоя паства, как цветы от солнечного согревания, растет и множится. И счастье и страдания твои меркнут перед тем, что содеяно тобою. А мои дела ничтожны перед теми страданиями, что выпали на мою долю. Сделанное вчера – сегодня разрушается, и кем? Моими же людьми. Что сделаю завтра – не могу верить в незыблемость того. Твои дела всем видны и никогда не забудутся!.. Своими писаниями ты говоришь с веками.

      Царь встал, прошелся из угла в угол по келье. В глазах его – тревога, подозрительность.

      – Ангелы восхваляют имя твое, ты добр и милостив. Ради тебя, святой отец, снял я опалу с бояр… Простил Ивана Кубенского, князя Петра Шуйского, князя Александра Горбатого, Федора Воронцова, Димитрия Палецкого и других. Их было немало. Простил я и Семена, и его сына Никиту, то бишь князей Лобановых-Ростовских. Оба они были пойманы на явной измене. Я по слову твоему помиловал их.

      – Помню, Иван Васильевич, помню, родной наш государь… Бог спасет тебя, батюшка!

      – Увы, отец мой! Ведомо мне – князи те тайно сносятся и ныне с Литвою. Готовят гибель мне и посрамление нашему царству.

      – Слыхал я и такое, Иван Васильевич… Правда ли? Не изветы ли их врагов?

      Царь задумался. Видно было, как подергивается его плечо. Митрополит знал, что это обозначает сильнейшее волнение у царя.

      – Клеветники есть… Проклятие им! Запутали. Ни один владыка не уберегся от увития сих ядовитых змей… Где сила, власть – там и клеветники! Не раз пытались они оклеветать и тебя, но я оттолкнул их от себя, жестоко наказал… Но могу ли я быть глухим к доказчикам? Что ты скажешь мне, святой отец, о дворянине Скуратове-Бельском, о Малюте?

      Макарий слабо улыбнулся и тихо проговорил:

      – Знаю я его… Мой богомолец. Благословил я его на службу тебе, государь… Упрям он, жесток, но предан тебе…

      – То и я мыслю. За воинское дородство приблизил я его к себе. Он недруг мятежникам, правду молвил, преосвященный отец наш.

      – Сила Святого Духа буди над вами!.. Пришли, государь, его ко мне ради смертного моего поучения. Блажен муж, еже печется о своем отечестве. Смягчить его сердце хотел бы я перед кончиною.

      – Скажи мне, святитель, не есть ли грех в том, что восхотел я на службу свою, царскую, посадить чужеземца, латинской веры, душегуба морского, дацкого разбойника, коему поручить задумал я бережение наших судов в Западном море?

      – Трудами чужеземцев не гнушались… древние пророки и цари. Вспомним Давида и Иисуса Навина… И ты бы, государь, вспомнил и своего деда и отца. Они в супруги взяли иноземок… И да благословен будет путь твоих кораблей, ибо то ко благу нашего царства.

      Оба перекрестились.

      – Друкарей[9] и рухлядь всякую словолитную из-за моря умыслил я к нам вызволить.

      Митрополит через силу приподнял голову с подушки. Пристально остановил на лице царя свои впавшие от худобы глаза. Задыхающимся, больным, старческим голосом, тихо, с остановками рассказал: первопечатник Иван Федоров заканчивает

9

Друкарь – печатник, типографщик.