Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том I. Николай Андреевич Боровой

намечены выступления и приветствия студентам, речи должны были прочитать он, несколько известных профессоров, приглашенные почетные гости. Все это готовилось последние несколько недель, было окончательно обдумано и подготовлено вчера, и из-за событий сегодняшнего утра обречено не состояться: нагрянувшие ураганом, эти события не просто отменили уместность и порядок запланированной церемонии – они обессмыслили, сделали исчезающей туманной пылью все то, что должно было быть за ее время произнесено с почетной кафедры, и им, и другими. За прошедший час пан ректор сумел ясно, четко понять происходящее и принять четкое решение – почти ничего из намеченного состояться не может, ничего из задуманного произносить не имеет смысла. Он отменяет торжественные лекции «новобранцам», планировавшиеся после обеда, заседание ученого совета, совершенно переиначивает церемонию в большом зале Коллегиум Новум – она будет максимально короткой, на ней выступит с речью только он сам. Никто не знает, как даже в самые ближайшие часы и дни будут развиваться события, и посреди рвущихся каждый час подобно бомбам новостей пытаться надевать мину, изображать действительность всех нанесенных на бумагу планов, проектов, идей и настроений, извергать на аудиторию речи, имевшие отношение к той жизни, которая была еще вчера, неожиданно холодным и туманным вечером, но никак не связанные с той, которая настигла сегодня утром – и глупо, и лицемерно, и попросту безнравственно. Все поменялось, в одно мгновение, в пугающем и неизвестно куда ведущем направлении, и надо иметь решимость и трезвость принять это как данность, и соотнести с этой данностью то, что должно быть сделано. Конечно же – так тщательно, с такой бесконечной любовью продуманная им для сегодняшней церемонии речь, затрагивающая учебные планы, цели предстоящего академического года, представление новых профессоров и новые международные перспективы университета, за которые он так борется и ратует, произнесена быть не может, ни единое слово из нее более не имеет веса. Никто не знает в эти мгновения, что будет со страной, с самим университетом, что действительно в стройных планах и проектах, а что погублено и невозможно, да и не до них, конечно же не до них уже, по крайней мере – пока ситуация не обретет хоть какую-то ясность. Он, сорока восьми летний профессор и академик, известный в Европе ученый, намеревавшийся очертить сегодня контуры первого под своим ректорством академического года, не собирается выглядеть перед коллегами и студентами балаганным комедиантом. Он оставил текст своей речи в кабинете, у него нет ни одного подготовленного слова, он не знает, что через несколько минут скажет людям, обратившим к нему внимание и взгляды. Он, за эти, оставшиеся по коридорам, галереям и балюстрадам минуты, должен найти, что сказать им, увидеть хоть контуры мыслей, которые облечет в слова. И потому пан ректор, невзирая на клокочущую у него внутри бурю, чуть отдалился от коллег,