Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том I. Николай Андреевич Боровой

планы, вступившие на путь осуществления инициативы, быть может сегодняшним утром безвозвратно погибли, обречены погибнуть в вихре развернувшихся, и не известно к чему ведущих событий. Призванное стать блистательным, быть может судьбоносным для университета ректорство, может вообще не произойти, бесславно и безрезультатно пропасть, а вместе с ним – воля, планы, порывы, стремления, идеи, такие важные возможности… Издевкой судьбы, что ли, а нее ее благоволением, избрали его четыре месяца назад коллеги?.. Нет! Быть может, совсем нет. Да – развернувшиеся в последние несколько часов события кажется по настоящему переломны и страшны, и более всего – тем, что могут принести с собой, что неведомо даже развязавшим их, выпустившим их на волю. Да – никто не знает, какие испытания предстоят его Польше, его родному Кракову, его университету, который он закончил в самом преддверии прошлой войны. Отныне, с часов сегодняшнего утра и неведомо до какого времени, никто более не знает и не может сказать хоть с мизерной толикой уверенности, что будет, и ужас, панику перед этой разверзшейся бездной неизвестности, перед в один момент рухнувшей под ногами почвой, он читает в глазах окружающих, в интонациях их разговоров, даже в самих движениях и позах их тел. Что же, может быть и так, что его избрание ректором – не издевка, а задумка судьбы, ее предначертание, и что именно он должен стоять у руля университетской жизни в дни, а кто знает, не в годы ли грядущих испытаний, и именно его воля и решимость, его жертвенность и готовность служить делу, его проверенная жизнью способность к борьбе и стойкость, должны провести университет через эти испытания, каковы они бы ни были. Да – он внезапно, ясно, с пугающим его самого, могучим подъемом ощущает, что это именно так, что такова начертанная ему миссия, и что в нем, почти пятидесятилетнем ученом-слависте, есть даже с избытком и нравственных сил, и молодости души, чтобы вынести предстоящее на своих плечах, пусть оно совершенно неведомо. О нет, не слаб, а силен, велик и достоен человек, и в особенности – под ударами судьбы, ибо ему дана возможность бороться и выстоять, ибо силы его в борьбе бесконечны, и остаются такими даже тогда, когда в помрачении ума и отчаянии ему кажется, что они иссякли, и закончится они могут только с ним самим, с его жизнью, с его последним вздохом! Что бы ни случилось, какие бы испытания ни были отпущены судьбой – он, профессор и ректор Ягеллонского университета, будет бороться, и не важно, чем эта борьба может закончиться, и какую цену потребует, и сейчас, глядя себе в душу, он ясно видит, с уверенностью знает – он готов к этому, у него хватит на это и решимости, и сил. И взгляд профессора внезапно начинает сверкать решимостью и уверенностью, а его шаги по коридору становятся более твердыми и быстрыми.

      Вестибюль перед большим залом в здании Коллегиум Новум. Быстро наступающая вместе с его появлением тишина. Почтительные поклоны