Когда мы верили в русалок. Барбара О'Нил

которого у меня с собой нет, и в результате я кладу раскрытую ладонь на стол.

      – Что читаете?

      Хавьер поднимает книгу, показывая обложку. «Сто лет одиночества». Разумеется, на испанском.

      – Эту вещь я много раз читал, но мне нравится ее перечитывать.

      Я киваю. Книголюб. Что ж, это не входит в мои критерии отказа. Правда, это значит, он умный. А с умниками я не связываюсь.

      – Читали этот роман? – спрашивает Хавьер.

      – Нет, – отвечаю я и, к своему удивлению, добавляю: – Сестра у меня любила книжки читать.

      – А вы не любите?

      – Люблю. Просто я не читаю серьезные книги. А вот она обожала творчество великих поэтов, писателей и драматургов.

      – Понимаю. – У него чуть дрогнула губа. – Вы не разделяли ее интереса?

      Вино развязывает мне язык.

      – Нет. У меня научный склад ума. А она была творческая личность.

      – Была?

      – Она умерла, – говорю я, хотя теперь сама этого точно не знаю.

      – Простите.

      Официант приносит мои ньокки, изящно уложенные на тарелке и сверху присыпанные петрушкой и пармезаном. Я представляю, как отец садится напротив и складывает на груди руки. Свои волосатые запястья он всегда прятал под манжетами рубашки, и всегда носил запонки. Я пробую блюдо.

      – Очень вкусно. – Отец кивает.

      – Приятного аппетита, – говорит официант.

      – Принесите мне, пожалуйста, еще вина.

      – Ой, нет, нет, – протестует Хавьер и взмахивает руками, жестами подкрепляя свои слова. – Позвольте я с вами поделюсь. Один ни за что столько не выпью.

      – Ни за что? – спрашиваю я.

      – Ну, может, и выпью. Но я предпочел бы поделиться с вами.

      Я киваю. Официант улыбается, словно это он все подстроил.

      – Сейчас принесу ваш ужин, сэр.

      От тарелки поднимается аромат чеснока, и я кладу в рот еще кусочек.

      – Это было одно из фирменных блюд моего отца, – объясняю я и, не давая себе отчета, добавляю: – Ньокки с горохом и грибами. Обычно я раскатывала для него тесто.

      – Он был итальянец… ваш отец? – Хавьер наполняет вином мой пустой бокал.

      – Сицилиец.

      – Мама тоже?

      – Вы слишком любопытны, – замечаю я, глянув на него.

      – Обычно нет.

      – А почему же теперь?

      Хавьер наклоняется ко мне ближе, и по блеску его глаз я догадываюсь, сейчас он скажет что-то дерзкое.

      – Потому что у меня сердце биться перестало, когда я увидел вас здесь.

      Я смеюсь, довольная его невоздержанностью.

      – Думаете, я шучу? – спрашивает он. – Клянусь, это чистая правда.

      – Я не принадлежу к тому типу женщин, которые заставляют замирать мужские сердца, но все равно спасибо.

      – Вы встречали не тех мужчин.

      Я на время перестаю есть: вилка застыла в руке, локоть – на столе. Его силуэт вырисовывается на фоне почти темного неба, смех вокруг нас звучит громче. Глядя на его рот, я чувствую, как у меня зудит кожа, и что-то неуловимое в его манерах и внешности наводит на мысль, что он будет очень