Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!». Герман Романов

равнодушия голосом. – Авангард наш полностью разгромлен. Сербских гусар на Ораниенбаумской дороге истребила голштинская кавалерия. И она же на Петергоф с рассветом нагрянула, резню измайловцев там жестокую устроив…

      – Там же преображенцы еще и солдаты петербургского гарнизона…

      – Они вам изменили, государыня, на сторону супруга вашего перешли и в избиении измайловцев охотно участвовали. – Новость ошеломила императрицу, и она почувствовала великую слабость в ногах.

      Но вот только генерал-поручик Василий Суворов, видно, решил ее добить, все дурные вести разом единым изложив.

      – Воронежский полк на сторону Петра Федоровича перешел, а верный вам полковник Адам Олсуфьев собственными солдатами был убит, на штыки поднятый с тремя преданными вашему величеству офицерами. Казачий полк Измайлова уже супротив нас выступил всей силою, Красное Село, Гатчину и Царское Село заняв сотнями, ланд-милицию и инвалидов себе подчинив. И по трактам разъезды сильные поставил. Гонцов наших перехватывает и крестьянские обозы в столицу не пропускает. Майора лейб-гвардии князя Гагарина с офицерами, что присягу в Гатчине у гарнизона принять собирался, повесили на дубу драгуны, измену вам всем эскадроном своим учинив тоже…

      Като не выдержала жутких новостей и присела у кареты на раскладной стульчик, что ей лакей предусмотрительно поставил. Рядом стояла бледная Дашкова – новости были сокрушительны и для нее.

      И генерал был не лучше, хоть и говорил спокойно, но щека дергается – шли перетрусившегося, как им казалось, императора арестовывать, а вместо того разгром полный с утра пораньше получили.

      И перестал верить генерал в победу, зато плаху за измену свою чувствовал все более отчетливо. Но всю свою волю в кулак собрав и сжав крепко, генерал продолжил выступать черным вестником несчастья.

      – Измайловцев пленных нагишом раздели, дегтем и медом извозили, в перьях изваляли и сюда направили, плетьми истязая жестоко, чтоб бежали быстрее. Преображенцы над ними смеялись сильно… – генерал остановился, сглотнул и решительно закончил: – Ненадежны они, государыня. К супругу вашему переметнуться втайне уже желают, как их две роты в Петергофе…

      Молчание воцарилось жуткое. Екатерина вытирала платочком пот со лба, хотя утро было прохладное, Дашковой монастырь грезился, а Суворову все чаще на ум топор профорса приходил. И матерился про себя старый генерал, что на уговоры поддался и командовать в злосчастном походе войсками гвардейскими стал.

      Но только всем давно известно, что черные вестники в одиночку, как вороны, не приходят. А на этот раз сам Григорий Орлов прискакал, да еще в растерзанном виде – на лбу кровоточивая ссадина, мундир кое-где разорван и окровавлен, взгляд дикий.

      – Милорадович изменил, сукин сын. Два эскадрона сербов в одночасье к Петрушке переметнулись, подлые твари. Им в полк заслали плененных гусар с Ораниенбаумской дороги, вот они и уговорили своих переметнуться. Лишь один эскадрон, из малороссов, верен тебе, государыня,