Пространство свободы. Литературный дневник. Татьяна Юрьевна Ирмияева

(с купюрами) в 1934 году. Отклики были соответствующими: «гигантская фреска умирающего капитализма». И, вероятно, в качестве наглядного пособия роман трижды переиздавался в течение двух лет. К сожалению, сведения о Селине крайне скудны, а переводы его произведений до странности плохи. Не стал исключением и последний перевод романа «Из замка в замок» (1957). Один профессиональный переводчик выразился так: «Ну, пусть хотя бы так Селин переведен, ведь это прецедент, а там дальше Селин, может быть, будет переведен достойно». Вызывает недоверие и научный аппарат издания: ссылки, примечания, вступительная статья. Все рассчитано на дешевый эффект: «экзистенциальный опыт Селина», «медитативное прочтение Селина», «жестокий талант Достоевского и апокалиптический талант Селина», «традиционные философские идиомы Василия Розанова и стихия живой речи Селина», «метафизическое самоубийство Цветаевой после прочтения Селина, если бы она его прочла». Понятно, что эти оценки – рекламный бред, поскольку все еще недоступны статьи о Селине, появлявшиеся во Франции, Германии, Англии, а также его дневники, письма, воспоминания современников. Мэтры европейской литературы ХХ века признали стиль Селина выдающимся явлением, а это означает, что художественное пространство французской литературы было перекроено сильной и уверенной рукой гения. Наивность наших литературоведов сказалась и в том, что они везде отождествляют автора с «Я» рассказчика, в то время как это «Я» дает нам представление только о личности рассказчика. Ошеломительная новизна романа проявляется в том, что достигнут полный эффект «потока речи» по аналогии с известным «потоком сознания» Дж. Джойса, то есть свободного выражения эмоций, впечатлений, умозаключений, оценок, в результате чего перед внутренним взором читателя возникает образ того, кто беспрерывно «говорит». Есть только тот, кто «свидетельствует», и это «ораторское» выступление исполнено такой силы, что далеко не сразу замечаешь: других-то «очевидцев» нет! А единственный свидетель всегда будет говорить в свою пользу, что текст и подтверждает: рассказчик считает себя всегда и во всем правым, он пострадал от «остальных» ни за что, виноват без вины, он ничего плохого не сделал, просто был там-то и там-то, с теми-то и теми-то, и если кто-то где-то оказался нацистом, шпионом или продажным политиком, то это же ничего не меняет! «Свидетель» был последней спицей в колесе, можно сказать, случайным прохожим, на котором решили отыграться, обвинить во всех грехах, сделать из него козла отпущения! Отождествлять автора романа, пусть во многом и автобиографического (что еще не вполне доказано), с рассказчиком, значит, недооценивать автора, не понимать его замысла.

      Замечено, что в литературе XX века отчетливо прослеживается перенос центра тяжести с объективной реальности на внутренний мир человека. Вероятно, в какой-то момент возникло ощущение, что несмотря на «исхоженность» действительности вдоль и поперек, на ее «изученность»