Пространство свободы. Литературный дневник. Татьяна Юрьевна Ирмияева

объекта, которому сопереживаешь. Героям Платонова не сопереживаешь, так как они начисто лишены внутреннего духовного пространства, возможности сделать сознательный выбор в своей жизни, принять решение, перед ними не стоит никаких творческих задач, их не мучает совесть – они не рефлексируют. Это совершенные механизмы, сопереживать которым не приходит в голову, потому что они никак не связаны со средой, в которую погружены, у них нет прошлого и настоящего, они находятся в безвоздушном, застывшем пространстве чистой функции. То, что надрывает душу: «…бедный грустный крик» убиваемого, – вне текста, это мое собственное представление о несправедливости, жестокости. Сопереживаешь не образу, созданному художественными средствами (в сущности, не знаешь, кто этот человек, его нет в тексте – его судьбы, его пути), а вообще всем погибающим. Чувство сопереживания становится безадресным, расплывчатым, недейственным, глубоко личным, и для меня это явилось вторым признаком архаичности текста – он сам почти ничего не рассказывает, не показывает, но все время обращает читателя лицом в себя, как перст указующий. Мне стало ясно, что передо мной текст не прозаический, что как будто очевидно, если исходить из его архитектоники, а поэтический, с сильнейшей лирической интонацией. Темная поэтическая речь, но без композиции, без темы, без развития, обращающаяся прямо к эмоции, к чувству читателя и потому волнующая, задевающая, тревожащая, хватающая за душу:

      Но до поздних лет в ней

      неожиданно и печально

      поднимался и бежал

      безымянный человек —

      в бледном свете памяти —

      и снова погибал

      во тьме прошлого,

      в сердце выросшего ребенка.

      Или еще:

      Он включал радио и слышал,

      что музыка уже не играет,

      но пространство гудит в своей тревоге,

      будто безлюдная дорога,

      по которой хотелось уйти.

      И так на каждом шагу: фразы-строфы, записанные в строчку. В этом – огромный эффект воздействия «прозы» Платонова. Так выражает себя стихия, а не характер, не тип, и потому существование платоновских героев фантастично, иррационально, необъяснимо. Архаика «Счастливой Москвы» не внешняя, а глубоко внутренняя, этот роман – не новый эпос, а попытка создания нового священного писания. Моисей, принесший своему народу Заповеди Божьи, застал его поклоняющимся идолу – золотому тельцу. И только гнев пророка заставил народ внешне подчиниться высшему закону, а втайне иудеи продолжали поклоняться идолам. Заповеди Божьи были для них чем-то нереальным, отвлеченным, а жизнь человеческая шла тут, на земле, и никак не сообщалась с единым Богом. Потом Бог прислал в мир Иисуса – человека, душа которого и была вочеловеченным высшим законом. Жизненный путь Иисуса, творимые им чудеса, мученическая смерть и воскресение – это путь человека не только материального, но и духовного.