Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2. Жорж Тушар-Лафосс

мы знаем, что наши короли достигают совершеннолетия в пятнадцать лет. Молодому государю естественно хотелось поскорее царствовать без помехи. Мы должны радоваться, что наконец король сам стал у кормила правления, если, как выразился Мазарини, в этом государе есть из чего сделать четырех монархов и одного честного человека. Однако, не в укор памяти покойного кардинала, можно немного встревожиться при виде судеб Франции, вверенных юноше, который выказывал свои способности лишь в танцах, владении оружием и верховой езде. Мало утешения, если припомнить что ловкий кардинал, имевший, конечно, свои причины, держал Людовика XIV ребенка от всего, что могло способствовать его образованию; что этот первый министр поощрял его вкусы к удовольствиям и его неохоту к полезным занятиям; что никогда полезная книга не находилась у короля под рукой, что наконец, письма его – единственные письменные памятники, оставшиеся от него, изобиловали орфографическими ошибками и представляли чрезвычайно дурной женский почерк[10]. Несмотря на все это, Людовик ХIV может быть великим государем, если не изменит своему здравому суждению и живому и проницательному уму, дарованному природой.

      Лионн, Теллье, Фуке, которые знают, что я люблю знать обо всем, – обещали мне сообщить подробности о первых советах, на которых его величество будет летать на собственных крыльях. Это наполнит несколько листов в моей тетради: я хочу, чтобы в ней было все. В старости я буду забавляться этой смесью политических обзоров и любовных приключений, воинственных подвигов и литературных новостей, очерков, набросанных утром при дворе, а вечером где-нибудь в маленьком домике. Ни что, мне кажется, не может лучше рисовать с тысячи сторон как эта амальгама вещей серьезных и смешных, геройских подвигов и слабостей, громких слов и ничтожных действий; ничто не будет более французским как этот резкий переход от проповеди к эпиграмме, от парламентского декрета к мадригалу, от панихиды к песне.

      Я вчера представлялась вдовствующей королеве, которая со времени смерти Мазарини переселилась в Пале-Ройяль. Я всегда была высокого мнения о могуществе Ришльё при виде этого здания, которое этот министр воздвиг как бы на удивленье потомства[11].

      Анна Австрийская проводит большую часть дня в своей молельни: очень мрачной комнате, единственное окно которой расписано изображением Магдалины у подножия креста. Графиня Моттвиль ввела туда госпож Люин, Навайль и меня. Королева, стоя на коленях перед распятием, навешенным на черном бархатном щите, казалось не заметила нашего прихода и продолжала молиться, пока не окончила счета зерен на своих деревянных четках. Ее величество, туалет которой мы имели время рассмотреть, была одета в тонкое саржевое платье темного цвета и без всяких украшений, сделанное под шею. Прическа чрезвычайно простая. Нигде ни малейшей драгоценности. Наконец королева поднялась; она приветствовала нас ласковой, но грустной улыбкой, которая едва скользнула у нее по губам.

      – Слышали вы, медам, последнюю

10

Воспитание короля было до такой степени небрежно, что он едва умел читать в пятнадцать лет. Положитесь в этом случае на меня, говорил Мазарин: – он все узнает очень хорошо; являясь в совет, он осыпает меня замечаниями и вопросами. Кардинал, окружил короля шпионами, такими же детьми, которые являясь играть с ним, ловко уносили книги могущие служить к образованию этого государя.

11

Пале-Ройяль, назывался прежде Пале-Кардинал (кардинальский дворец).