Великий пост. Произведения русских писателей. Отсутствует

на те хоры, где стоял телеграфист.

      Там очень тесно и сильно пахнет острым потом. Арестанты одеты в каких-то балахончиках из солдатского сукна, с низенькими цветными воротниками; у одних эти воротники голубые, у других красные, сделавшиеся от времени малиновыми. Я спросил о значении этих разноцветных воротников и получил в ответ, что они имели значение прежде, при покойном императоре, при котором они введены, а теперь даются без всякого категорического разделения, кому какой придется.

      Из церкви по тому же коридору мы вошли в женскую половину. Но здесь я должен рассказать небольшое, довольно смешное происшествие. Выйдя снова в коридор, мы увидали солдата, который вел какую-то женщину, одетую, как обыкновенно одеваются пожилые мещанки.

      – Откуда? – спросил я.

      Солдат смотрел выпуча глаза. Я повторил вопрос:

      – Откуда ведешь арестантку?

      – Это, аше скабродие, с подаянием.

      – А! извините, матушка. Пожалуйте, пожалуйте вперед.

      – Ничего, батюшка. Нечем обижаться-то. Ни от сумы, ни от тюрьмы не отрекайся. Тюрьма, батюшка, еще не винит. – И женщина заковыляла за солдатом.

      Прежде мы зашли в столовую. Комната довольно большая, но темна. Столы кругом; в чашах квас не то с редькою, не то с хреном и с конопляным маслом. Попробовал – есть можно. Рабочие весь пост едят гораздо хуже. Дама, наблюдающая за порядком в столовой, пояснила мне, что это кушанье из самых плохих и подается только по случаю такого дня, как Страстная суббота. Хлеб прекрасный, соль белая[12].

      Мы прошли через столовую и в дверях встретились с какою-то изнеможенною женщиною, которая прямо повалилась в ноги Л.

      – Встань! встань, матушка! – говорил он, поднимая ее на ноги.

      – Ваше высокоблагородие, помилуйте! Заступитесь! Который год Бог знает за что содержусь. Смерть моя! Хоть бы какое решение было.

      – За что она содержится? – спросил Л.

      Дама, к которой относился вопрос, не могла на него отвечать, Ярошенко тоже.

      – Это к тебе дочери ходят? – спросил Ярошенко женщину, как бы желая этим вопросом привести себе на память ее историю.

      – Ко мне, – отвечала женщина сквозь рыдания и опять бросилась в ноги Л.

      – Да кто ты такая? Как тебя зовут?

      Дама назвала арестантку по имени и отчеству.

      – Скажи же, за что ты судишься? Ведь лучше говорить правду, а то только время тратишь.

      – Билет мне проклятый навязывала полиция, а я его не хотела принимать.

      – И только?

      – Только.

      Бог знает, сколько в этом правды. Женщина эта немощна, бледна и худа как скелет: под плотно прилегшей спереди рубашкой видна совершенно плоская грудь, и все существо ее выражает одно страдание. Непосредственно она, мне кажется, давно не могла служить разврату и в качестве посредницы могла примкнуть к этому ремеслу разве только в силу тех страшных экономических условий, с которыми в наше время встречается женщина, не имеющая возле себя рабочего мужчины или наследственного, верно обеспечивающего

12

Женщины продовольствуются отдельно от мужчин и имеют свою экономическую сумму и свою экономку.