Полудочка. Виктор Улин

это сильнее меня.

      – И меня тоже.

      – И черт бы меня драл, но те мне все-таки не дочь.

      – О чем я и говорю, дядя Слава. Я же позавчера на том берегу, перед тем, как… ну, в общем, заранее выяснила, что вы мне не отец. То есть нам как бы ничего нельзя, но на самом деле все можно.

      Светло улыбнувшись, она взялась за его брючный ремень.

      – Ты не Лолита, Ксенька, тетя Рита была не права, – сказал Ганцев. – Знаешь, кто ты?

      – Кто?

      – Ты – Лилит.

      – Кто-кто?..

      – Лилит, первая жена Адама. Исчадие ада, порождение дьявола, которую устрашился сам бог и обратил обратно в прах, потом создал послушную Еву из подкопченного ребра.

      – И меня вы тоже обратите в прах, да?

      – Нет. В прах обратишь ты, потому что я не могу тебе сопротивляться.

      Щелкнул и загудел холодильник. Он пытался о чем-то предупредить.

      – Пойдемте в комнату, дядя Слава, – предложила девчонка.

      – Подожди, – возразил он, взял Ксенькино лицо двумя руками и нашел ее умелые губы.

      Холодильник гудел и гудел, его никто не слушал.

      – Ты заблокировала дверь? – спросил Ганцев, когда они яростно целуясь, очутились в передней, куда открывались двери комнат.

      – Конечно, – она кивнула. – С этого и начала, не первый год живу на свете.

      Девичья комнатка порозовела от стыда за хозяйку. Картинки на стенах пытались отвернуться, на столе рядом с гробоподобным монитором сидел белый слон без хобота, он тоже закрыл глаза.

      – Раздевайтесь, дядя Слава, покидайте одежду здесь, – сказала Ксенька. – И пойдем в комнату к папахенам-мамахенам. Разложим диван, он шире, чем моя кровать.

      – Но… – пробормотал он.

      Все подошло к краю, но еще не перешло.

      Еще можно было застегнуться и уехать.

      – Не волнуйтесь, я застелю своим, они ничего не заметят.

      Опустив глаза Ганцев заметил, что ноготки на Ксенькиных узеньких ступнях накрашены фиолетовым. Кажется, в субботу такого не было.

      Но, возможно, и было: в тот день он не рассматривал полудочку как женщину и ничего не заметил. А после того, как рассмотрел, началось такое, что не замечал уже ничего.

      – Выдай мне, пожалуйста, какое-нибудь полотенце, – попросил Ганцев, обреченно снимая пиджак. – Пока ты стелешь, приму душ. Если уж на то пошло, чему быть – того не миновать.

      – Ну наконец-то вы мыслите здраво, дядя Слава, – усталым голосом ответила полудочка.

      4

      – Ксеня… – продышал Ганцев в простыню между Ксенькиным голым плечом и прядью ее двуцветных волос. – Ксенечка…

      – Что, дядя Слава? – ласково отозвалась она, обнимая его тонкими руками. – Что, мой хороший?

      – Ничего. Просто Ксеня… и все.

      Ксенька промолчала, только гладила его по голове, по плечам, по спине.

      Во всем теле дрожала легкая пустота.

      Кажется, никогда в жизни ему не было так изумительно с женщиной. Ощущения усиливались осознанием преступности