Дикарка. Лика Конкевич

Оказались из одной школы, только он на два года старше меня.

      Он был прост и сразу сказал об этом, а я не раскололась в своем возрасте (мне на тот момент тринадцать) и продолжала названивать ему во время пробежки каждое утро.

      Оставалась таинственной незнакомкой из его школы. Меня это очень забавляло. Я высчитала его. Смотрела за ним. Как он двигается, как общается с ребятами из своего класса.

      Честно, на сегодня даже не вспомню, чем закончилась эта история.

      7

      Помню одну зиму.

      Дверь в цирковую студию я захлопнула снаружи своей бескомпромиссностью и гневом (в гневе я до сих пор невыносима и ужасна).

      Тогда это усугубилось тем, что непереносимые чувства оставались внутри. Они пытались успокоиться в этом тесном пространстве, но тщетно. Бурление сопровождалось несуразными выбросами в семью, на подружек и тех, кто случайно оказывались рядом.

      Было ощущение, что я не могла управлять своим гневом и совершала дурацкие поступки. Могла замкнуться и уйти в себя, зажимая свои и без того неразделенные чувства.

      С какого-то момента я начала бесконечно есть.

      И вот одной многоснежной зимой я очутилась в просторном зале, по периметру увешанном зеркалами с танцевальными перилами. Помню много женщин, катушечный магнитофон и себя, одиноко сидящую на длинной пустой скамейке у выхода, почти у самой двери. И маму в красивом польском купальнике. Для занятий аэробикой.

      И себя, обреченно идущую за ней.

      Туда и обратно.

      Всю зиму продолжались эти движения, пока в последней для себя обратной дороге я не услышала разговор мамы с ее подругой (они вместе ходили на аэробику):

      – Почему ты дочку с собой берешь? Она стесняется присоединиться к группе? – спросила маму тетя Тамара.

      – Да нет. Я ей и не предлагала. Беру потому, что Толя замучил меня своей ревностью, – неожиданно услышала мамино признание.

      Мне стало так больно. Я сжалась, остановила в себе гнев и задержала дыхание. Пыталась идти медленнее, но мой слух идеально доносил их бурно мчащийся диалог:

      – Так как тебя не ревновать, Людочка? Вон шубку какую купила, ни у кого такой нет. Ты в ней как куколка. Выглядишь шикарно. Наши мужчины в цехе с ума от тебя сходят, – продолжает мамина подруга.

      – Тише-тише! Еще услышит… ты ведь знаешь, я глазками только пострелять да Толю подразнить.

      …Позже мама не понимала, почему я заболела. Перед занятием по аэробике. Еще пару раз она уходила туда одна, а потом бросила.

      И я еще многие годы оставалась буфером, об который по очереди бились то мама, то папа. Мне казалось, они разорвут меня от своего перетягивания. Но и мысли, чтобы выйти из этого, оставив их вдвоем, у меня не возникало.

      8

      Поезд.

      Мы возвращаемся из белоночного Ленинграда домой. Впервые этим летом 1988 года я услышу Юру Шатунова.

      Из ресторанного радио. Качаюсь на верхней полке, снизу Анна, 80 лет.