Посейдень. Сергей Иннер

ощутить, а у меня нет силы перемотать в кинозале Канн. Слава Богу, на компьютере есть, чем и грешила. Он останавливается – вот что вызывает моё раздражение. Как если бы тот, с кем мы слились в сладострастных объятиях, замер бы на секунду и сказал: «А оцени это. Прекрасно, да?» Я бы оценила, но не по его инициативе, а когда самой захочется! Это моё право клиента, потребляющего кинопродукт…

      Я бегу вниз уже через три ступеньки. Теперь моя очередь кричать:

      – Бред! Бред! Бред!..

      В самом низу эскалатора меня ожидают двое полицейских. Козыряют, отводят в сторонку. Документы, говорят, предъявите. И пока старший сержант тоскливо вглядывается в мой паспорт, младший говорит:

      – Порядок, значит, нарушаем?

      – Знаете, – говорю я, – бывают такие дни, когда всё на свете против тебя. Знаете, как это раздражает?

      Младший сержант переглядывается с бессловесным старшим.

      – Раздражает, значит? – говорит он. – Меня вот тоже много чего раздражает, но я же по эскалатору не бегаю. Раздражает, например, абсолютная невыводимость линий в «Левиафане». Отсутствие в нём школьно-мастеровитого проброса в прошлое раздражает. Вот скажи мне, почему любимая жена главного героя внезапно предлагает себя его другу? Ну ни из чего ведь это не следует! Любовь как вспышка? Ха! Так поехала бы с ним, что ей и предложено было. И из-за этого с собой не кончают!

      Тут я даже хотел возразить, но младшого было не удержать. Он планомерно запутывался в собственных показаниях:

      – И вообще, откуда берётся умышленный перелом черепа, из-за которого героя Серебрякова (да, он сыграл красиво, но что дали, то и сыграл) таки надолго сажают? И куда девается его согрешивший дружок? И почему напуганный мэр-таки бьёт его нещадно?

      Проходящая мимо бабуля с фиолетовыми волосами обращается к полиции:

      – Не надо его щадить! На 15 суток его! Нечего тут по нашему метро бегать!

      Тут она останавливается, презрительно смеряет меня взглядом и с глубокой укоризной произносит:

      – А больше всего печалит знаешь что? Знаешь?

      Кажется, знаю. Неужели конец фильма?

      – Завершение! – восклицает бабуля. – Вопросы остаются без ответов. Классическая схема любого художественного произведения подразумевает итог. Развязку. Смыслообразование. Устаканивание. Вывод. И направление. У Звягинцева не предложено ни-че-го. Ну да, бывают картины не чёрного юмора, но скажем, чёрной безысходности, типа – лучше не будет. Но и здесь налицо несоответствие жанру, потому что есть ссылки на Библию, которую уж никак не упрекнёшь в пессимизме. В фильме как бы и преамбула такова: «всё плохо, да ни то, ни се». И ещё! Того образа митрополита, тщащегося говорить по-славянски, а на деле, считающего себя водителем душ типа секретаря горкома, в нынешней России не наблюдается! Вымышлено это! Спросите Кураева! Епископы-гомосексуалисты, епископы-алкаши, епископы-мздоимцы, епископы-деспоты у нас, конечно, есть. Но таких, как иллюстрировано в кино, типа лощёных спесиво-двоеумных кардиналов – нет, пока не наблюдалось! Абсолютно искусственный образ! Это –