Переплетения. Зигмунт Милошевский

вы попробуйте. Может, удастся.

      – Ничего не выйдет. Об этом не расскажешь, – Рудский повернулся к Шацкому с извиняющейся улыбкой. У того внутри все кипело от злости. – Но я могу вам это показать. – В руке он держал небольшую видеокамеру.

      Зал на Лазенковской. Видны сидящие рядом Теляк, Каим, Квятковская и Ярчик. В кадре появляется Рудский.

      Рудский: – Пан Хенрик, просим вас.

      Теляк встает, нервно улыбается. И тут Шацкого охватила дрожь. Теляк был в том же костюме, в котором его нашли мертвым. Шацкий не мог отделаться от впечатления, что сейчас тот ляжет на пол, а один из участников встанет и вонзит вертел ему в глаз. И на щеке появится пятно в форме гоночного автомобиля.

      Теляк: – А может, кто-нибудь другой?

      Рудский: – Мы бросали жребий. Но если вы не готовы, скажите.

      Долгая тишина.

      Теляк: – Хорошо, я попробую.

      Рудский: – О’кей. Сначала расставим семью, из которой вы происходите. Пани Бася будет вашей матерью, пан Эузебиуш – отцом. Прошу их расставить.

      Теляк берет за руку Ярчик и ведет ее в дальний угол помещения. Показывает место у стены, стоит лицом к ней. Потом рядом ставит Каима, тоже лицом к стене. Сам он остановился посреди комнаты, глядит им в спину.

      Рудский: – Уже?

      Теляк: – Да.

      Рудский: – Пани Барбара, прошу сказать, что вы чувствуете.

      Ярчик: – Мне грустно, я хотела бы увидеть своего сына. Я тоскую по нему.

      Рудский: – Пан Каим?

      Каим: – Мне нехорошо. Я чувствую его взгляд, вбитый в мою спину. Я бы хотел повернуться. Или уйти. Я чувствую, как что-то сдавливает мою шею, как если бы кто-нибудь надел на меня ошейник.

      Ярчик: – У меня такое же чувство. Или как если бы кто-то поставил меня в угол, чтобы наказать. Мне плохо. Я чувствую себя виноватой.

      Теляк: – Я хотел бы к ним подойти.

      Каим: – Я могу повернуться?

      Рудский: – Еще нет. (Теляку) Прошу подойти к своим родителям и стать за ними.

      Теляк стал за спиной Каима и Ярчик.

      Рудский (Теляку): – А как теперь?

      Теляк: – Лучше, значительно лучше. Теперь так, как я хотел.

      Каим (с трудом): — А вот для меня невыносимо. Передо мной – стена, за спиной – мой сын. Я не знаю, зачем он пришел, но не хочу, чтобы он находился здесь. Господи, я едва держусь на ногах. Меня что-то душит. Прошу разрешить мне уйти или забрать его отсюда.

      Рудский: – Еще минутка.

      Терапевт остановил запись. На экране застыла фигура Телята, стоящего за спиной своих «родителей». Шацкий смотрел на него с удивлением.

      – Что это за театр? – спросил он. – Вы заранее расписали роли, как им себя вести?

      Рудский отрицательно покачал головой.

      – Мало того. Они почти ничего не знают о пане Хенрике. Не знают, что он убежал из дому, не знают, что его родители трагически погибли и что Хенрик не успел с ними попрощаться. Ничего. Как видите, по существу терапия очень проста, если сравнить ее, например, с психоанализом, причем – по моему мнению – часто бесполезным.

      Шацкий