Последний, кто знал змеиную молвь. Андрус Кивиряхк

возраста. Мы замерли. Появись перед нами кто-то взрослый, мы наверняка с громким криком бросились бы обратно в лес, но бежать от нашей сверстницы вроде как причин не было. Она не показалась нам такой уж опасной, что с того, что деревенская. Тем не менее, мы были предельно осторожны, пялились на нее, но не приближались.

      Девчонка в свою очередь заметила нас, но, похоже, ничуть не испугалась.

      – Вы из лесу, да? – спросила она.

      Мы кивнули.

      – Пришли жить в деревню?

      – Нет, – ответил Пяртель, а я решил прихвастнуть, что в деревне я уже жил, но больше не живу.

      – Чего ж ты вернулся? – удивилась девчонка. – Никто в лес не возвращается, все перебираются из лесу в деревню. В лесу только дураки живут.

      – Сама дура, – ответил я.

      – Вовсе нет, это ты дурак. Все говорят, что в лесу одни придурошные живут. Ты погляди, во что ты одет! В шкуры! Ужас! Прямо зверь какой-то.

      Мы сравнили одежду свою и девчонкину и вынуждены были признать, что она права: наша одежда из волчьих и козьих шкур и вправду была неказиста и торчала колом, тогда как на девчонке была длинная воздушная рубашка, не похожая ни на какую звериную шкуру, и она колыхалась на ветру.

      – Это вам не шкура какая-нибудь, а ткань, – сказала девчонка. – Ее ткут.

      Нам это слово не сказало ничего. Девчонка рассмеялась.

      – Так вы не знаете, что такое ткать? – воскликнула она. – Вы и ткацкого станка не видели? А прялку? Заходите, я покажу.

      Приглашение и напугало и в то же время заинтриговало. Мы с Пяртелем переглянулись и решились-таки рискнуть. Хотелось увидеть, что это за диковины такие. Да и что эта девчонка может нам сделать, нас же двое. Конечно, если у нее дома нет подмоги…

      – У тебя кто дома? – спросил я.

      – Никого нет. Я одна, все ушли на сенокос.

      Это было опять что-то непонятное, но нам не хотелось выглядеть совсем уж придурковатыми, и мы кивнули, словно понимаем, что значит «сенокос». Мы собрались с духом и вошли в дом.

      Это было нечто потрясающее – все эти удивительные штуковины, которые наполняли помещение, от них рябило в глазах. Мы застыли, как вкопанные, оглушенные, не решаясь и шагу ступить. Девчонка же чувствовала себя как рыба в воде, радуясь, что произвела на нас такое впечатление.

      – Вот это и есть прялка, – сказала она и похлопала по самой что ни на есть причудливой штуковине, каких мне видеть не доводилось. – На ней прядут. Я уже немножко умею, хотите покажу?

      Мы что-то промычали в ответ. Девчонка уселась за прялку, и чуднáя штуковина вдруг закрутилась, завертелась, зажужжала. Пяртель охнул от восхищения.

      – Здорово! – вырвалось у него.

      – Нравится? – спросила девчонка игриво. – Ладно, мне сейчас неохота больше прясть. – Она встала из-за прялки. – Что вам еще показать? Вот, извольте, лопата – хлебы в печь сажать.

      Лопата также произвела на нас огромное впечатление.

      – А это что такое? – спросил я, указывая на висящую на стене крестообразную штуку с прикрепленной к ней фигуркой человека.

      – Это Иисус