Жизнь после жизни. Кейт Аткинсон

идти в ногу со временем, – говорила Иззи.

      Урсула посмотрела на свое отражение в зеркале ванной. Иззи, маячившая сзади, как Мефистофель за спиной у Фауста, сказала:

      – Бог мой, ты становишься прехорошенькой, – и принялась укладывать ей волосы то так, то этак. – Нужно сделать стрижку, – решила она. – Сходи к моему coiffeur[26], он превосходен. Иначе ты в скором времени станешь похожей на скотницу, но я-то считаю, что твой стиль – это утонченная порочность.

      Напевая «Плясала б я шимми, как сестренка Кейт», Иззи танцевала по спальне.

      – Умеешь танцевать шимми? Смотри, это очень просто.

      Оказалось не так-то просто, и они со смехом повалились на атласное покрывало кровати.

      – Покуда хочется – хохочется, ага? – с комичным акцентом, как заправская кокни, выговорила Иззи.

      В спальне царил невообразимый хаос: повсюду валялись юбки, атласное белье, крепдешиновые ночные рубашки, шелковые чулки, на ковре тосковали разрозненные туфли, и все это было припорошено слоем пудры «Коти».

      – Примеряй, что понравится, – беззаботно бросила Иззи. – Хотя ты, конечно, такая миниатюрная в сравнении со мной. Jolie et petite.

      Урсула отказалась: а вдруг ее заколдуют? Такая одежда может запросто превратить тебя в другого человека.

      – Чем займемся? – Иззи вдруг заскучала. – В картишки перекинемся? Партию в безик?

      Она протанцевала в гостиную и остановилась у большого хромированного ящика, будто принесенного из корабельной рубки, – оказалось, это бар.

      – Выпьешь? – Она с сомнением покосилась на Урсулу. – Только не говори, что тебе всего тринадцать лет.

      Иззи со вздохом закурила сигарету и посмотрела на часы:

      – На дневной спектакль опоздали, до вечернего еще долго. В Театре герцога Йоркского дают «Лондон на проводе!» – говорят, очень смешно. Можем сходить, а домой отправишься попозже.

      Урсула водила пальцами по клавишам пишущей машинки «ройял», стоявшей на письменном столе у окна.

      – Мой рабочий инструмент, – сказала Иззи. – Хочу в ближайшем номере написать о тебе.

      – Правда? И что ты напишешь?

      – Еще не придумала, навру чего-нибудь, – ответила она. – Как все писатели. – Она поставила на патефон пластинку и опустила иглу. – Вот послушай. Ты ничего подобного в жизни не слышала.

      И в самом деле. Вначале зазвучал рояль, но ничего похожего на Шопена и Листа, которых так мило исполняла Сильви (да и Памела тоже, но у той получалось тягомотно).

      – По-моему, этот стиль называется «хонки-тонк», – сказала Иззи.

      Тут вступил женский голос: хрипловатый, с американским акцентом. Можно было подумать, певица всю жизнь провела в тюремной камере.

      – Ида Кокс, – сказала Иззи. – Негритянка. Бесподобно, да?

      И в самом деле.

      – Поет о том, как паршиво быть женщиной, – растолковала Иззи, закуривая очередную сигарету и глубоко затягиваясь. – Найти бы какого-нибудь толстосума и женить

26

Парикмахеру (фр.).