Издержки хорошего воспитания (сборник). Френсис Скотт Фицджеральд

Хорас с обезоружившей ее прямотой. – Видишь же, что ты мне нравишься.

      – Ты сказал, что тебе не нравится сидеть со мной.

      – Действительно, не нравится.

      – Почему?

      В серых дебрях его глаз вдруг полыхнуло пламя.

      – Потому что это так. Потому что ты уже стала моей привычкой. Я в последние два дня почти ни о чем больше не думал.

      – Ну, если ты…

      – Подожди минутку, – прервал он ее. – Я должен тебе кое-что сказать. А именно: через полтора месяца мне исполнится восемнадцать. И когда мне исполнится восемнадцать, я приеду в Нью-Йорк повидаться с тобой. Есть в Нью-Йорке какое-нибудь место, куда мы сможем пойти и где вокруг не будет толпы людей?

      – Разумеется, – улыбнулась Марша. – Приезжай ко мне на квартиру. Если хочешь, уложу тебя на кушетке.

      – Я не могу спать на кушетках, – ответил он резко. – Но я хочу с тобой поговорить.

      – Да пожалуйста, – отозвалась Марша. – У меня на квартире.

      Хорас от волнения засунул руки в карманы.

      – Ладно, главное – увидеть тебя наедине. Я хочу поговорить с тобой так же, как мы говорили у меня.

      – Сладенький мой! – воскликнула Марша со смехом. – Так ты просто хочешь меня поцеловать?

      – Да, – чуть ли не выкрикнул Хорас. – Я тебя поцелую, если ты этого захочешь.

      Лифтер таращился на них с упреком. Марша шагнула к решетчатой двери.

      – Я пришлю тебе открытку, – сказала она.

      Хорас смотрел на нее диким взглядом:

      – Да, напиши мне открытку! Я приеду после первого января. Мне уже исполнится восемнадцать.

      И когда она шагнула в кабинку, он загадочно, но и несколько вызывающе кашлянул, обратившись к потолку, а потом стремительно зашагал прочь.

      III

      И вот он опять появился. Она увидела его, едва бросив взгляд на беспокойную манхэттенскую публику, – он сидел в первом ряду, чуть подавшись вперед, не спуская с нее серых глаз. И она поняла, что для него лишь они двое существуют в мире, где ряд густо нарумяненных лиц кордебалета и дружные завывания скрипок столь же незримы, как пудра на мраморной Венере. Это вызвало у нее инстинктивный протест.

      «Глупый мальчишка!» – торопливо произнесла она про себя и не стала выходить на бис.

      – Чего они хотят за сотню в неделю – чтобы я крутилась без остановки? – проворчала она себе под нос за кулисами.

      – Чего с тобой, Марша?

      – Да сидит там в первом ряду один зануда.

      По ходу последнего действия, пока она дожидалась своего выхода, на нее внезапно накатил приступ страха перед зрителями. Обещанную открытку она Хорасу так и не отправила. Накануне вечером она сделала вид, что не замечает его, – выскочила из театра сразу после своего номера и провела бессонную ночь, воскрешая в памяти – как воскрешала уже не раз за последний месяц – его бледное, сосредоточенное лицо, его худощавую мальчишескую фигуру, его безжалостную, потустороннюю отрешенность, которая ей казалась столь притягательной.

      И вот он пришел опять, и она почему-то расстроилась