Булочник и Весна. Ольга Покровская

ли Петя за Колей, то ли оба драпали от былинного чудища.

      – Ну что, догоним? – спросил Тузин, запахивая раздуваемую ветром шинель.

      Пока мы шли к калитке, крик перетёк в более или менее мирную Колину брань, перемежаемую укоризненным голосом Пети.

      – Ну вот, – сказал Тузин, замедляя ход. – Всё мне разнесли и помирились!

      Постояв, он махнул рукой и направился к дому. С крыльца, ожидая его, выглядывали перепуганные Ирина с Мишей.

      Когда с Петиной курткой в охапке я подходил к своему участку, из гущи снега, вихрем крутившегося в рябинах и липах, меня окликнули.

      Я обернулся: Петя, натянув рукава свитера до пальцев, отдыхал от битв на Колиной лавочке.

      – Давай сюда! – крикнул он и махнул включённым мобильником.

      – А где Коля? – спросил я, пробираясь к нему по снежной слякоти.

      – Ушёл в партизаны. Будет бить захватчиков, пока не побьёт. Это ведь не я его взбесил – ему землю жалко. Курточку-то мою отдай, замёрзну!

      На холме было до того сыро и холодно, что зябла душа. Снег уже не таял так быстро, как вначале, а собирался у ног влажной тряпкой.

      Я кинул ему куртку. Петя радостно в неё упаковался и полез в карман за сигаретами.

      – Видал я всякое, – сказал он, выходя на дорогу и оглядываясь на свечные огни тузинской дачи. – Столько жизни извёл, чтобы было в сердце побольше перца! А у вас тут задаром – такой космодром! Жалко, Ирине всего не досказал. Заробел – представляешь? – прибавил он, чуть улыбнувшись.

      – Петь, какая робость, о чём ты! Ты ж хамил напропалую. Просто внаглую отбивал чужую жену! – произнёс я с внезапной ненавистью.

      – Эта женщина в странной одежде, безо всякого маникюра, наивная… – лирически продолжал Петя, словно и не заметив мою злость.

      – Это ты при свечах разглядел, что без маникюра? – перебил я.

      – Разглядел, да – сказал он, кивнув. – Так вот, она мне понравилась, потому что красива необманно. Такую красоту в салонах не наведёшь. Куда ни плюнь, всюду глазки в щёточках, лобик полированный, а эта – прямо живая… – Он умолк, закуривая. – Хочешь?

      Я любил Петины сигареты. Они были крепче моих.

      – А тебе-то как моё гадание? Я вроде никого не обидел. Всем отвалил алых парусов.

      – От балды отваливал?

      – Да нет… – Он затянулся и посмотрел в метельную жуть долины. – Не от балды. Режиссёра вашего не хороните. Есть в нём огонёк. Просто долго болел идеализмом. Ничего, вгрызётся потихонечку, а потом вдруг – бац! И вырулил! И повезло! Жена, конечно, побоку… – Петя замолчал. В осанке его появилась усталость. – Про тебя тоже не врал, сказал, что думаю. И про Колю вашего не врал. Колян вообще хорош! – Петя глянул на меня и улыбнулся с душой. – Ах, хорош! Или сам кого-нибудь зарежет, или его зарежут, или совершит подвиг милосердия. Я после боя сказал с ним пару слов – он у вас как вчера родился! И сигареты у него – такая отрава! Я чуть не сдох, мои-то в куртке были…

      Я слушал его поэтический монолог и надеялся: может, наша деревня таким нестандартным