Любовь на полях гнева. Джон Уаймен

взгляды выводили меня из себя. Председатель наконец закончил что-то читать своим монотонным голосом. Началась перекличка.

      – Граф де Конталь? – выкрикивал председатель.

      – Согласен.

      – Виконт де Мариньяк?

      – Согласен.

      Вдруг, словно эхо в пустом пространстве, прозвучало мое имя:

      – Виконт де Со?

      Я встал и заговорил. Голос мой сделался хриплым, словно это был голос другого человека.

      – Я не согласен с решением.

      Я ожидал, что произойдет взрыв ярости. Но этого не последовало. Напротив, раздался взрыв смеха, в котором ясно слышался голос де Сент-Алэ.

      – Господа! – закричал я на весь зал. – Я не согласен с этим решением потому, что оно бессмысленно. Прошло время, когда оно могло бы оказать какое-нибудь действие. Вы ссылаетесь на ваши привилегии. Их время тоже прошло. Вы протестуете против единения ваших представителей с народом, но ведь они уже заседали в Версале вместе. Дело сделано. Вы дали голодной собаке кость. Неужели вы думаете, что можно отнять ее? У Франции нет денег, она накануне банкротства. Неужели вы думаете обогатить ее, поддерживая свои привилегии? Эти привилегии были даны когда-то нашим предкам, потому что они были оплотом Франции. Они на свои средства собирали людей, вооружали их и вели на бой. А теперь сражается народ, деньги дает народ, все делает народ.

      Здесь я перевел дух, опять ожидая взрыва общего гнева. Но этого не случилось. Зато с площади, куда доносилось каждое мое слово, послышался гром аплодисментов. Я был ошеломлен и смолк вовсе.

      Еще большее действие произвели эти аплодисменты на моих противников: все смотрели друг на друга, как бы не веря своим ушам. Потом всей залой овладел молчаливый гнев.

      – Что это такое? – воскликнул наконец де Сент-Алэ, вскакивая. – Неужели король так унизил нас, что приказал сидеть нам на одной скамье с третьим сословием? Неужели тут заговор между представителями нашего круга и этой сволочью?..

      – Берегитесь, окна открыты, – прервал его председатель, человек малодушный, к тому же вышедший из чиновничьей семьи.

      – Что ж из того? – продолжал Сент-Алэ, обводя глазами все собрание. – Пусть народ выслушает обе стороны, а не только тех, кто, напевая ему о его правах, думает сыграть роль кромвелей и ретцев.

      Добрая половина собравшихся поднялась с мест.

      – Если вы намекаете на меня, маркиз, – закричал я горячо.

      Сент-Алэ презрительно рассмеялся.

      – С вашей подачи, виконт, – бросил он мне.

      – В таком случае я возвращаю эти слова вам обратно. Вы назвали меня Ретцем, Кромвелем…

      – Роль Ретца я оставляю себе, – спокойно перебил он меня.

      – Такой же изменник! – выкрикнул я среди общего смеха, чувствуя, как кровь бросилась мне в голову. – Но изменник и тот, кто теперь толкает короля на беду.

      – А не тот ли, кто является сюда в сопровождении толпы? – спросил Сент-Алэ с жаром. – Не тот ли, кто хочет угрозами навязать свою волю собранию?

      – Неправда, – обрезал я его. – Возвращаю