Любовь на полях гнева. Джон Уаймен

на нас с удивлением. – А вы… а вы поступите так же, как вчера.

      – Не вспоминайте об этом! – серьезно сказал он и кровь прилила к его лицу. – Уходите, Со! Уходите и…

      – И исчезайте?

      – Да, исчезайте. Если вы это сделаете…

      – Если я исчезну? – с яростью повторил я.

      – Тогда все обойдется.

      – Благодарю вас покорно, – медленно промолвил я, дрожа от злобы. – А сколько вам заплатят, граф, за то, что вы избавили собрание от меня?

      Луи бросил на меня изумленный взгляд.

      – Адриан!

      Но я был беспощаден.

      – Я вам больше не Адриан, граф. Я Адриан только для моих друзей.

      – Стало быть, я уже не ваш друг?

      Я презрительно поднял брови.

      – После вчерашнего вечера? Неужели вы думаете, что вы вели себя как подобает другу? Я пришел в ваш дом как гость, а вы устроили для меня ловушку, сделали меня предметом ненависти и насмешек…

      – Разве я это устроил? – воскликнул он.

      – Может быть, и не вы, но вы стояли там же и видели, что происходит, не сказав ни одного слова в мою защиту.

      Он остановил меня жестом, полным достоинства.

      – Вы забываете одно, виконт, – гордо промолвил он.

      – Скажите: что?

      – Что мадемуазель де Сент-Алэ – моя сестра.

      – А!

      – Кто бы ни был виноват в том, что произошло вчера, вы обошлись с нею без должного почтения, и это перед двумя сотнями гостей.

      – Я обошелся с нею без должного почтения? – возразил я в новом припадке ярости.

      Незаметно для самих себя, мы отодвинулись от двери и взглянули друг другу в глаза.

      – А кто в этом виноват, сударь? Вы насильно заставили меня выбирать между оскорблением ее и отказом от моих убеждений, в которых я воспитан.

      – Убеждения! – резко сказал он. – Что такое убеждения? Я не философ, в Англии не был и не могу понять, как человек…

      – Отказывается от чего-нибудь ради своих убеждений? – подхватил я. – Вам этого не понять, граф. Человек, который не стоит за своих друзей, не может постоять и за свои убеждения. Для того и другого нужно, чтобы он не был трусом.

      Луи вдруг побледнел и странно взглянул на меня.

      – Молчите! – невольно вскрикнул он.

      По его лицу прошла судорога, словно он почувствовал мучительную боль.

      Но я уже овладел собой.

      – Да, трусом, – спокойно повторил я. – Вы понимаете, граф, что я хочу сказать. Или вы хотите, чтобы я вошел и повторил это перед всем собранием?

      – В этом нет надобности, – промолвил он, сильно покраснев.

      – Позвольте надеяться, что после собрания мы еще встретимся с вами.

      Он молча поклонился. В его молчании и взгляде, брошенном на меня, было что-то обезоруживающее. Мне вдруг стало холодно. Но было уже поздно. Я ответил ему церемонным поклоном и опять решительно направился к дверям.

      Но открыть их не удалось и на этот раз.

      Едва я потянул ручку,