Таки служба. Леонид Аркадьевич Блох

зачем-то ответил Лёва.

      – Кто поручил тебе эту диверсию? – с места в карьер заорал следователь.

      Лёва мгновенно побелел и потерял дар речи.

      – Говори правду, Штейн. Тогда ограничимся дисциплинарным батальоном. А будешь изворачиваться, в тюрьму пойдешь.

      – Вы о чем, товарищ майор? Я ничего не знаю.

      – Не валяй здесь Ваньку, Штейн. Родственники за границей есть?

      – Никого, все дома, – промямлил Лёва. – А что сказать надо? Вы подскажите.

      – Идиота из себя корчишь? Ладно, рассказывай, кто поручил тебе открутить тормозные колодки у крана.

      – А, так вы бы сразу же и спросили бы. Я-то думал.

      – Ну? – у следователя загорелись глаза.

      – Откуда я знаю, товарищ майор. Меня там не было. Смена-то не моя.

      – Иди, Штейн, отсюда. Но я с тобой не прощаюсь. Ты у меня теперь в черном списке под номером один.

      А Яцкий на первом же допросе взял вину на себя. Кран давно был списан, и пришлось следователю замять дело.

      – Вы, товарищ майор, моих мальчиков не вините, – жалобно просил Катанина капитан Кротов. – Они служат в нечеловеческих условиях. Техника старая, инструмент не выдают. Даже рабочих рукавиц не хватает.

      – Ты что, капитан, за этого еврейчика отсидеть хочешь? Так я тебе устрою показательный процесс.

      – Что вы, товарищ майор, – перепугался Кротов.

      – У меня и на тебя досье имеется. И на жену твою.

      – Я ж верой и правдой, – залепетал капитан.

      – Ладно, успокойся. Иди, работай. Но если что, сигнализируй.

      – Так точно, товарищ майор.

      Яцкому служить оставалось недолго, и последующие четыре месяца до отъезда домой Серега проработал чайханщиком. Посреди огромной стройки, где сооружалась маточная точка ракетного комплекса, стоял небольшой вагончик, в котором любой воин мог всегда выпить горячего чаю. В окошке этого вагончика теперь постоянно торчала улыбающаяся физиономия Яцкого. А на стене внутри висел большой календарь с изображением деда Мороза, на котором Серега безжалостно перечеркивал прошедшие дни.

      Потеряв рабочее место, Штейн снова попал в бригаду монтажников. Хотя и ненадолго. К нему привыкли, его приняли. Почти забыли о том, что он еврей. Он стал одним из многих, не вылезая со своей иронией и начитанностью. Но вскоре ему пришлось снова вспомнить о своей национальности. Объявился Вова Закута. Он пришел в казарму в новенькой форме, весь такой наглаженный и блестящий. Принес пакет из штаба их командиру роты. Закута сел посреди казармы в ожидании ответа, закинув один хромовый сапог на другой, и вальяжно заявил:

      – Сегодня день рождения у помощника начальника штаба. Опять пить придется. А от этой жареной баранины у меня изжога. И пива свежего не завезли.

      – В морду дать? – спросил у Закуты дежурный по роте азербайджанец Магомед Магомедов.

      – Ах, какие мы нервные, – улыбнулся Вова. – На гауптвахту захотел?

      Закута ушел. А отношение к нему тут же пришлось испытать на себе Лёве. Он все еще числился молодым. Всю ночь он драил