Таки служба. Леонид Аркадьевич Блох

было то еще зрелище. Казалось, что весь город столпился у берегов Южного Буга. У Лёвы от усталости и с непривычки колотилось сердце, и дрожали руки. Он еле поворачивал тяжеленное вальковое весло. Но он бы скорее умер сейчас, чем сбился с ритма или признался в том, как ему трудно. Вот так и закалялась сталь, товарищи солдаты и сержанты.

      ***

      Перед ноябрьскими праздниками Штейн попал на губу. Так называлась в просторечье гарнизонная гауптвахта. Дело было ночью, шестого ноября. Лёва стоял дневальным по роте, то есть у стены напротив входа в казарму. И если входил офицер, он должен был во всю глотку орать: «Рота, смирно!» Старики в каптерке ночью пили что-то крепкое, потому что оттуда слышался отборный мат, веселые песни и хохот. Подвыпивший сержант Голованов подошел к Лёве, положил руку на плечо и сказал:

      – Братан, сгоняй в хлеборезку. Закусывать нечем. Скажешь, что от меня.

      Лёва кивнул и побежал к столовой, где хлеборез Вася находился круглосуточно, чтобы не упустить хлебную, в полном смысле слова, должность. Вася без рассуждений, услышав фамилию земляка Голованова, выдал Штейну в окошко полбуханки хлеба и кусок сливочного масла. С чем его патрульные и взяли буквально через двадцать метров.

      Дежурный офицер, к которому в штаб привели Лёву, спросил:

      – Сколько отслужил, боец?

      – Одиннадцать месяцев, – ответил Штейн.

      – Значит, не для себя тащил. Кто послал?

      – Я для себя, товарищ старший лейтенант, – горячо заговорил Лёва. – Проголодался очень.

      – Да кто б тебе дал, боец. Не ври мне. Ладно, чувствую, все равно не скажешь. Сидоренко, оформляй этого проголодавшегося на гауптвахту. Там его до отвала накормят.

      Через полчаса у Лёвы отобрали ремень, шапку и заперли в камеру, в которой уже находилось трое солдат. Хлеб и масло остались у дежурного офицера.

      До утра оставалось минут тридцать. Только Штейн уснул, как раздался такой крик, что он подлетел и вскочил на ноги, ошарашено оглядываясь. А это было всего лишь вежливое предложение к посетителям гауптвахты проснуться.

      – Встать, встать! Вашу мать! – орал дежурный солдат, прогуливаясь по коридору и ударяя по дверям камер какой-то железной трубой. – Не спать, не спать! Вашу мать! – громыхал дежурный.

      Да и какой тут сон. Под такую-то симфонию?

      – Построение на завтрак, дебилы! – заорал тот же голос. Камеры одна за другой открылись, и арестанты выстроились в коридоре.

      – Направо! – крикнул дежурный и взвел курок автомата. – В столовую шагом марш!

      Столовая для них была здесь же, в здании гауптвахты. Десять солдатиков встали по обе стороны стола, позади скамеек.

      – Сесть! – заорал охранник, и сразу же, без перерыва: – Приступить к приему пищи!

      Пока Лёва переступал через скамейку, желая устроиться поудобнее, более опытные собратья стоя похватали миски с кашей и хлеб и начали запихивать в себя все подряд. Они не жевали, они заглатывали еду, буквально