Разъезд Тюра-Там, или Испытания «Сатаны». Владимир Ковтонюк

Харитонов, удивленный тем, что дед, дозируя спирт по стаканам, вначале наливает несколько капель себе, потом разливает остальным, и, в заключение, опять себе, как было принято тогда, когда бутылки запечатывались пробками и пломбировались сургучом. Это чтобы в фужеры дорогих гостей не попала, не дай Бог, крошка от пробки.

      Но больше всего выдавал Степаныча тот ушедший от нас навсегда аромат русского языка, несущий в себе традиции древности, и существовавший до двадцатых годов прошлого столетия. Степаныч, общавшийся, в лучшем случае, только раз в год с геологами, случайно забредшими к его избе, сам того не замечая, сохранил его вековую первозданность. Слово «высокий» он произносил «высокоай», выговаривая вместо буквы «и» некий синтез из букв «о» и «а». Большая парадная комната была для него не «залом», а «залой», то есть существительным женского рода, вместо «великие события» он говорил «великия события».

      – Да, – сказал, картинно вскинув седую голову оттаявший душой Степаныч. – Я поручик царской армии. Я не продавался красным, как делали это некоторые генералы. Потому что не боялся смерти. Да, я служил в армии генерала Каппеля.

      – Степаныч, успокойся, пожалуйста. Нас не интересуют детали твоего прошлого, – пытался остановить поток признаний Харитонов.

      Но Степаныча было не остановить. Он признался, что он, бывший офицер-белогвардеец, в гражданскую войну был ранен, уйти за кордон не сумел, поэтому забился в глухомань и безвылазно прожил здесь, считай, всю жизнь. Более того, он воспитанник Пажеского корпуса, встречался, бывало, с царем-батюшкой, о котором очень тепло отзывался.

      – Степаныч, колись, много красных положил? – задавали ему провокационный вопрос.

      – Да откуда же мне знать? – отвечал Степаныч. – Стрелять, – стрелял, есть грех на душе. А вот сколько раз попал, кто ж его знает. А что в немца попадал, так это точно. – Степаныч умолкал, его начинали донимать воспоминания. – Только скажу я вам, ребята, страшней гражданской ничего не бывает.

      Выполнив над тайгой несколько полётов, они поняли, что дальнейший поиск бесперспективен, поэтому они решили на следующий день вернуться в Братск.

      Утром следующего дня они с удивлением обнаружили, что двигатель вертолёта не запускается. Вместо гула электромотора, предназначенного раскрутить маховик стартёра, слышались лишь щелчки тумблеров. За ночь напряжение в аккумуляторах упало до критической величины. А тут ещё протрезвевший Степаныч, мучаясь, что позволил себе сболтнуть лишнего, подходил ко всем по очереди и просил:

      – Умоляю вас, не сообщайте обо мне в ГПУ, очень прошу вас! Очень прошу!

      – Слушай, Степаныч! Да сейчас ГПУ нет, сейчас везде КГБ! Но всё равно не бойся, среди нас стукачей нет.

      Тем временем летчики извлекли откуда-то пусковую рукоятку.

      – Братцы, кто хочет поработать «кривым стартёром»?

      Рукоятка была очень длинной, сам борттехник с трудом попал ею в храповик.

      Крутить