Державный плотник. Даниил Мордовцев

глазами командует.

      – А князь Трубецкой Иван Юрьевич что?

      – Своею частью правит.

      – А мы тут без него Аркашу его окрутили с Оксиньей Головкиной.

      – Дошла ведомость о том и к нам.

      – То-то дошла… А небось не дошло, что мы их окрутили по старине.

      – Ну, за это государь не похвалит.

      – Так приказала старая бабка, а она, что твой протопоп Аввакум, все: так угодно-де Владычице Небесной, Ее воля… Точно она у Богородицы сбитень пила.

      Когда Орлов стал прощаться, чтобы ехать в Немецкую слободку к Анне Монс, Ромодановский спросил:

      – А когда к государю отъезжаешь?

      – Непомедлительно: денька через два, как с делом управлюсь, – отвечал Орлов.

      – Добро… К тому времю я успею передопросить князя Ивана «Тараруевича» и выметку из дела государю изготовлю. Так я жду тебя, – сказал на прощанье князь-кесарь.

      – Буду неупустительно, – сказал Орлов.

      – Ах да! – спохватился князь-кесарь. – Я приготовил для государя такой анисовки, какой и премудрый Соломон не пивал.

      – Это, чаю, государю любо будет: зело охоч до анисовки.

      – Так заезжай.

      – Заеду неупустительно.

14

      Князь Ромодановский видел, что надо было торопиться с розыском по делу об антихристе. Дело бессмысленное! Но оно касалось имени государя. В темном народе и в невежественном духовенстве бродило глухое недовольство: народ удручали усиленные рекрутские наборы, купечество – особый налог на бороды, которые дозволялось носить только тем, которые, уплатив особую пошлину за позволение не брить «честной брады», получали из казны особый металлический знак или медаль, на которой вычеканена была борода с надписью: «Деньги за бороду взяты». Раскольники уходили в леса, в скиты и «сожигали» себя иногда целыми массами. Невежественное духовенство роптало на «новшества», видело посягательство на религию и на церковь.

      И вдруг в народ хотят бросить страшное слово: государь – антихрист!.. Надо немедленно затушить страшную искру, пока еще тлевшую под землею, в казематах и в застенке Преображенского приказа… А если эту искру в виде пока невидимой головни уже перебросило в сухую солому, в хворост, легко воспламеняющийся – в народ?..

      Надо, надо спешить! Затоптать искру!

      На другой же день князь Ромодановский приступил к передопросам.

      Надо было свести на очную ставку Талицкого, этого «злу заводчика» с князем Хованским.

      – Это семя Милославского, стрелецкая отрыжка! – говорил государь, отъезжая с войском под Нарву.

      Привели в приказ Талицкого.

      – Говорил тебе князь Хованский Иван: Бог-де дал было мне мученический венец, да я-де потерял его? – спросил князь-кесарь.

      – Говорил подлинно, – отвечал таким тоном Талицкий, точно ему было все равно.

      Да это и правда: он уже видел вблизи свою смерть, так ему было все равно… Сорвалось! Не подняться ему и его делу! А как, казалось, широко и глубоко было оно задумано!.. Он чаял-видел себя спасителем народа… Народ, облагодетельствованный им, воскликнет: на руках возьмут тя, да не преткнеши