Тринадцатая пуля. Вионор Ахмедович Меретуков

в бледно-вишневые тона предутреннее время никогда не кончится.

      Пересекли пустынное Садовое Кольцо и незаметно очутились во глубине Арбата.

      …Сколько раз много лет назад я ходил по этим переулкам с Лидочкой, сколько раз, уже потом, когда ее не стало, я мысленно проделывал этот бесконечный, изматывающий душу слезный путь, безуспешно пытаясь вернуть то, без чего, казалось, не имело смысла жить…

      – Кто это был? – спросила Лидочка. Она заглянула мне в глаза, и у меня горестно защемило сердце – опять этот звездный, тревожно мерцающий взгляд.

      – Кто это был?.. – переспросил я. Я снял перчатку с Лидочкиной руки, приник лицом к ее ладони и застонал. Ладошка была легкая, теплая… Я поцеловал ее и, наконец, заплакал…

      – Лидочка, Лидочка, Лидочка, – шептал я, – неужели это ты?..

      – Я, я, – услышал я тихий ответный шепот. И ни я, и никто другой не знал – правда это или нет.

      Лидочка, запрокинув голову, смотрела в серо-вишневое дымное небо.

      Потом я услышал ее голос, далекий и скорбный:

      – Отныне грусть твоя будет светла и прозрачна, как бывает чист и прозрачен воздух в холодном осеннем лесу.

      Да, да, чист и прозрачен…

      Душа потребовала вина!

      Пронзая снежное пространство и опережая звук хлопка, улетела в холодную высь бутылочная пробка.

      Смеясь, мы пили прекрасное, благородное вино, и мне уже стало казаться, что все возможно в этом мире, возможны и чудеса, и можно время, как велосипед, поворачивать вспять…

      Мы смеялись, и смех наш был ломкий и холодный, как льдинки, что крошились и хрустели под ногами.

      Я видел прекрасные глаза Лидочки, и эти глаза из придавленного временем далекого прошлого говорили: «Я знаю, ты помнишь ту страшную апрельскую ночь в больнице, когда ты сидел у моей кровати, ты помнишь то страшное апрельское утро, которое ты, мой милый, встретил уже один… Это утро ты встретил, как проклятие, я это знаю, мой милый, хотя меня рядом уже и не было, и это утро встало между нами, как глухая бесконечная стена. И эта стена неодолима, и нет силы, любимый ты мой, которая может что-либо изменить…»

      …Я пил вино, я пил, пил, пил, пил вино, я очень много его выпил, у меня не было выхода – мне было просто необходимо смертельно захмелеть, забыться, исчезнуть, провалиться сквозь землю, самому превратиться в шампанское и разлиться винной лужицей на грязном, слякотном асфальте.

      И шампанское вняло моим просьбам – сначала исчезло время, потом сырой воздух, дымное сиреневое небо, а потом и я сам…

      …Не знаю, как долго все это длилось… Когда я, пьяный, с трудом разлепил глаза, то понял, что сижу на деревянном ящике в незнакомом старом дворе. Сильно пахло кошками и подвальной сыростью.

      Меня окружали дома с мертвыми темными окнами. Голова была пуста, только тонко звенел в ней не дающий покоя звук, похожий на далекий волчий вой.

      …Лидочки рядом не было.

      Я