Тринадцатая пуля. Вионор Ахмедович Меретуков

ль бескорыстно не любил?

      И что, я праведно не жил?

      Скажи мне, Боже, в чем спасенье

      Душе измученной моей,

      Как ей найти упокоенье,

      Средь тысяч страждущих теней?

      Ночная мгла покрыла душу,

      И жизнь, как день, прошла бесследно.

      А ворон черный в небе кружит,

      Как смерти знак, как знак последний.

      Луна смертельными лучами,

      Как беспощадными мечами,

      В злом исступлении своем

      Пытает Землю перед сном.

      Последние слова артист пропел, закрыв очи, зловеще содрогаясь и как бы призывая восстать из гробов своих далеких предшественников – провинциальных трагиков середины девятнадцатого столетия.

      Затем, утомленный собственным искусством, чтец уткнулся подбородком в кружевной грязноватый воротник, в течение некоторого времени, сквозь частокол ресниц, продолжая профессионально подглядывать за реакцией публики.

      Публика же, как бы ошеломленная, раздавленная, расплюснутая выдающимся мастерством артиста, довольно долго, соблюдая некий тайный театральный регламент, провела в возвышенном молчании, а уж затем со всем неистовством хорошо поужинавших людей обрушила на триумфатора шквал аплодисментов.

      – Да, – опять прошептал кто-то мне на ухо, – даже для зависшего в гамаке и отдувающегося после свинского обеда написано омерзительно. А читает бесподобно.

      Зарывшись лицом в пахнущие морскими штормами Лидочкины волосы, я прошептал:

      Безумную ночь в забытьи полупьяном,

      Печальные звезды в разлитом вине

      И дымку волос серебристо-стеклянных –

      Я видел все это, иль чудится мне?

      В забытьи…

      – Я помню, – тихо сказала Лидочка и, посмотрев мне в глаза, продолжила:

      …В забытьи полупьяном промчится

      Образ Ваш, уже стертый годами.

      Что прощается Богом – простится,

      Только Богом, но только не Вами.

      – Жак Превер. Вольный перевод, – сказал я, чувствуя, что надо было сказать совсем другое, а лучше вообще ничего не говорить…

      Мне вдруг захотелось заплакать. Рядом со мной находилась юная женщина, которую я боготворил и которую не переставал любить всю жизнь.

      И эта женщина, которой я мог коснуться рукой, была близка, как когда-то, когда я был молод, и в то же время далека, как свет ее давно погасших глаз.

      Я понимал, что безумен, но, Господи, как это прекрасно вот так сходить с ума…

      А веселье тем временем набирало обороты, и, достигнув критической точки, разразилось грандиозным, великолепным скандалом. Что послужило поводом к нему?

      Подозреваю, все только и ждали этого скандала, и, возможно, хватило слова, о котором речь ниже, чтобы время, пространство и скорость пришли во взаимно уничтожающее движение, и тогда зашаталась первооснова любой