Поэзия перевода. Избранные переводы Ханоха Дашевского. Сборник стихов

груди материнской, от плодоносного лона,

      путь проходит, где линия жизни конечна.

      А за ним, за агонией плоти – целый мир этот с сушей и морем,

      с вожделеньем, плодами, слезами, со звуками песен – и смерть!

      Человек добавляющий боль

      Кто идёт здесь в тиши полуночного круга,

      не сгибая спины, словно строй облаков – и на мне его тень?

      Добавляющий боль размышляет: орлы умирают не в небе,

      не в полёте стремительно-гордом – спускаются вниз умирать.

      Ибо вдруг каменеют их крылья,

      и наследия не оставляют орлы.

      Человек добавляющий боль – его мудрость из бездны ночей,

      куда он с глазами закрытыми сходит,

      чтобы видеть пространство великое снов.

      Ибо сны его – оттиски правды,

      чей таинственный смысл открывается в зареве дня.

      А за снами его – толща сумрачных стен

      и лесов, где деревья на скрипки похожи.

      Путь его – между огненным ливнем и слёзным потоком,

      ибо он – тоже плоть.

      Гимны вздымаются вновь, как акулы в прибое стремлений,

      но за ними деревья – и это деревья тоски,

      на которых висят арфы плача, и птичьего гама там нет.

      В этих арфах мужские и женские губы – как пальцы на струнах.

      И, порою, безмолвие струн человек изливает в стихах.

      Строфы этих стихов и есть человечье наследство,

      ибо нет здесь у плоти ничего своего.

      Даже нательной сорочкой своей человек не владеет:

      он её получает в залог от вчерашнего дня,

      и таким же залогом перейдёт она в завтра – и так до конца.

      И заламывать руки всегда будет кто-то скорбящий,

      как скорбел и заламывал руки тот прежний, вчерашний.

      Полуночный мудрец

      Полуночный мудрец – тот, чья мудрость из бездны ночей,

      мне вещает, и светит мерцающим факелом сна!

      На губах оставляет вкус мёда из лесов моей памяти. Веет

      ароматами рощ, опьяняя до влажного блеска в глазах.

      Ибо вдруг опускается ночь вожделенья и тёмных волос:

      то о лоне своём плачут жёны – не об огненном лике луны,

      не о сладком Таммузе[70], перед женскими чреслами павшем,

      без венца, с головой обнажённой, как кровоточащая гроздь.

      И не падают шишки, словно мёртвые птицы с ветвей.

      Тишина после всей тишины…

      Только я этом царстве живу!

      Моя память меня возвращает в опьяняющий запах лесов…

      Полуночный мудрец! Где утёс мой – опора моя в эту ночь?

      С тишиной не закончится всё: Бог продолжит свой рык,

      и на диске Луны отчеканится Лик.

      Не проникнут ко мне из лесов моей памяти бычьи рога,

      как лучи неподвижного солнца, стоящего над Гаваоном[71].

      И быки не мычат мычаньем рабов, на которых надели ярмо,

      у которых нет силы мычать на весь мир…

      Подобно Самсону, сидящему с мощью своей одиноко в ущелье Эйтам[72],

      подобно

70

Таммуз (шумерск. Думузи) – умирающий и воскресающий бог-пастух, супруг богини Инанны, отданный ею в подземное царство.

71

Йеошуа (Иисус Навин) 10:12–13.

72

Шофтим (Книга Судей), 15:8.