Триады. Михаил Дынкин

верь, – сказали бесы, – не проси».

      И на крыльцо расшатанное вышли.

      Закуривая, сел в упадке сил

      в качалку кресла. Надо мной по крыше

      грибным дождём прогуливался Бог,

      в руках – букет из дивных мухоморов:

      «Добавил и «не бойся» бы, но OK,

      и так всё ясно, хватит разговоров.

      Эй, выше нос, заканчивай смолить,

      открой окно и комнату проветри.

      Опохмелись, а после помолись

      и чокнись с Богом чашками Ай-Петри;

      на каждой восхитительный пейзаж –

      сирень небес над каменным болваном.

      А статус Крыма – ваш или не ваш –

      бессмертному, прости, по барабану».

      Мы выпили, решили закусить.

      Забомжевав, скитались по России.

      В иные дни случалось и просить,

      но воровали чаще, чем просили.

* * *

      Выпил парень, поехал в Иваново

      да влюбился там в деву-лису.

      Завлекла к себе в спальню она его,

      расплела накладную косу;

      рыжеватою шерстью покрылась вся,

      зубы щёлкают, морда остра.

      Взвыл любовничек, к выходу кинулся,

      рухнул на пол, дышать перестал.

      Вот очнулся в лесу заболоченном:

      где бумажник? Бумажник тю-тю.

      В череп будто бы гвозди вколочены,

      а рука превратилась в культю

      левая, а дрожащею правою

      чертит парень невидимый крест.

      В океане забвения плавая,

      надвигается город невест -

      крыши красной посыпаны паприкой,

      в подворотнях пульсирует снег,

      и плетутся на ткацкую фабрику

      безутешные толпы калек.

      На дне

      Дерево стало рыбой, а дождь кустом.

      Дьявол пришёл и осенил крестом

      спящего андрогина с лицом дракона.

      Вывел старик на улицу паука.

      На пауке – ошейник, а старика

      кличут Фаддей Евграфович Никаноров.

      Вот он идёт быстро ли, медленно

      вниз головой на городское дно,

      видит бомжей, демонов, проституток;

      в правой руке топорщится мокрый куст,

      в левой – в смоле и листьях, горька на вкус,

      пляшет ставрида-рыба на ножках гнутых.

      В чёрные дыры затянутые дворы,

      радуются пришельцу. И комары

      пьют его кровь, превратившись в продажных женщин.

      Лает паук на кошаков и крыс.

      И андрогин кричит старику: «Проснись!» –

      даром что сам сновиден он и нездешен.

По мотивам

      Плохая карма

      Плохую карму выдали Ивану.

      – Хорошие разобраны давно, –

      сказали, покачали головами…

      Сидят и наслаждаются кино.

      Там пьяный батя мается в передней.

      В светёлке акушерка мельтешит…

      Родился Ваня дураком последним,

      читает Ваня книгу Берешит;

      хохочет, ничего не понимает,

      болтается у чёрта на рогах,

      коту сапог кирзовый предлагает,

      хотя коты не ходят в сапогах.

      А где-нибудь в Италии далёкой

      грустит