Музыкальная шкатулка Анны Монс. Екатерина Лесина

Ксюшей? Да кто она такая? Никто!

      – Ну, подумай сама. Кто бы это ни был, но он подгадал момент, когда ты на прогулку вышла. И знал примерно, сколько у него времени есть.

      Сначала был звонок… странный такой звонок. И выходит, что звонивший дождался, когда Ксюха уйдет гулять – а она всегда, когда нервничает, гулять идет, – и забрался в квартиру?

      – Это личное, девочка. А заявление у тебя вряд ли примут… Ты с женатым не спишь?

      – Что?! – От возмущения у Ксюши даже дыхание перехватило.

      – Не спишь, значит. Бардак устроить – это как-то… по-бабски. Мелочно. Грязно.

      А по-мужски, выходит, – это поймать в подворотне и дубиной череп раскроить?

      – У подружки парней не уводила? Ну, или я не знаю, что там еще бывает между вами… – Игнат облизал пальцы и сказал: – Вкусно было! И кофе хороший. Давненько такого не пил… А в конторе ты тоже кофе варить будешь?

      – Буду.

      – Хорошо, – он зевнул и потер челюсть. – С газовыми баллончиками, электрошокерами и прочей ерундой не вздумай связываться. Больше вреда от них, чем пользы. У тебя защитничек имеется… но только все равно, пожалуйста, будь осторожна!

      Это Ксюша ему пообещала с чистым сердцем.

      Немецкая слобода была близка к Преображенскому, где прошли и детство, и юность Петра. И если само село вызывало в душе царевича смешанные чувства – уж больно глубокий след оставил в памяти лютый стрелецкий бунт, – то Кукуй виделся Петру неким местом, где царили свобода и порядок. Впервые оказавшись на Кукуе, Петр был поражен.

      – Дьявольское место! Дьявольское, – выговаривала ему Наталья Кирилловна, с которой сын попытался поделиться своими восторгами. – От чужаков – все зло!

      Впрочем, матушка давно уже не понимала его. Любила – это верно, но от любви и заботы, чрезмерной, назойливой, ему становилось душно. Отчего она, женщина умная, сумевшая выстоять в непростые для Нарышкиных времена, теперь отказывалась видеть, что сын ее стал взрослым? Она же словно осталась в том, прошлом времени, где он, непослушный и излишне любопытный мальчишка, рос, окруженный няньками, шептухами и святыми бабками. Их-то в доме привечали, выслушивая куда как внимательнее, нежели самого Петра.

      Конечно, к опальному царевичу, пусть и признанному вторым царем после старшего, но бессильного брата Ивана, заглядывали и бояре, из тех, кто готов был ждать. Однако их визиты в памяти Петра остались столь же скучными, как и старушечьи сплетни.

      Порою он, спрятавшись от досужих нянек, смотрел, как медленно и важно ползет по дороге очередной возок, чтобы остановиться перед теремом. И вся дворня бросает работу, глазея на гостя. Он же, облаченный в парадную одежду, закутанный в аксамиты и меха, тяжко фыркая, вытирая взопревшее лицо, выходит из возка. И стоит, оглядывая окрестности мутным взором.

      В представлении Петра все бояре были на одно лицо.

      Нет, он, конечно, различал их, и по именам, и по званиям, и точно знал, что стоит выше каждого из этих людей, но неуловимое их сходство друг с другом его смешило. Бородатые, толстые, они напоминали