«Я был отчаянно провинциален…». Фёдор Шаляпин

лестницы. С удовольствием напился я чаю, закусил. Потом горничная предложила мне ночевать у нее. Все шло прекрасно, очень мило и счастливо, но вдруг, часа в 3 ночи, раздался звонок.

      – Это барин, – сказала моя дама и пошла отпирать дверь.

      Я знал «барина». Он был богат, кривой, носил синее пенсне и сидел у нас в театре всегда в первом ряду. Я слышал, как он вошел в дом, как горничная разговаривала с ним, и спокойно дожидался ее, лежа в теплой, мягкой постели, под ватным одеялом из пестрых лоскутков. Вдруг около постели явился огромный пес, вроде сенбернара, понюхал меня и грозно зарычал. Я омертвел. Вдруг этот человек, постоянно бывающий в нашем театре, увидит меня здесь! Раздались шаги, дверь широко открылась, и «барин» спросил:

      – Чего он рычит?

      Горничная ударила собаку ногою в бок и ласково сказала ей:

      – Иди прочь! Прочь, Султан…

      Собака отошла, а горничная объяснила барину:

      – Не знаю, что ему показалось.

      «Барин» ушел, а я остался, восхищаясь присутствием духа моей дамы.

      На рассвете я собрался домой. Через забор лезть было опасно: город проснулся.

      Горничная предложила выпустить меня парадным ходом. Я пошел за сапогами, но увы, – они смерзлись и не лезли на ноги. Кое-как я разогрел их и стремглав бросился домой, дав себе слово никогда больше не ходить к прелестным дамам в худых сапогах.

      В театре дела шли великолепно. Труппа и хор жили дружно, работали отлично.

      Случалось, и не редко, что после спектакля мы оставались репетировать следующий до 4 и до 5 часов утра. Дирекция покупала нам по бутылке пива на брата, хлеба, колбасы, и мы, закусив, распевали. Хорошо жилось! Недели за две до «прощеного воскресенья» Семенов-Самарский сказал мне:

      – Вы, Шаляпин, были очень полезным членом труппы, и мне хотелось бы поблагодарить вас. Поэтому я хочу предложить вам бенефис.

      Я чуть не ахнул.

      – Как бенефис?

      – Так. Выбирайте пьесу, и в воскресенье утром мы ее поставим. Вы получите часть сбора.

      К концу сезона у меня развилась храбрость, вероятно, граничащая с нахальством. У меня уже давно таилась в душе мечта спеть Неизвестного в «Аскольдовой могиле»[17] – роль, которую всегда пел сам Семенов-Самарский. Я сказал ему:

      – Мне бы хотелось сыграть в «Аскольдовой могиле».

      – Кого?

      – Неизвестного…

      – Эге! Ну, что же! Вы знаете роль?

      – Не совсем! Выучу!

      – Играйте Неизвестного!

      В «прощеное воскресенье» я приклеил себе черную бороду, надел азям, подпоясался красным кушаком и вышел на сцену с веслом в руке.

      Роль Неизвестного начинается прозой, и, как только я начал говорить, мне сразу стало ясно, что я говорю по-«средневолжски», круто упирая на «о». Это едва не погубило меня, страшно смутив. Но за арию «В старину живали деды» публика все-таки аплодировала мне.

      Ужасно было слышать мне самого себя, когда я читал во втором действии монолог:

      – «Глупое стадо! Посмотрим, что-то вы заговорите».

      Публика

17

Широко популярная в середине прошлого века опера А.Н. Верстовского.