«Я был отчаянно провинциален…». Фёдор Шаляпин

и отправился к месту действия.

      Но на улице я вдруг почувствовал, что пьянею, почувствовал, но не сделал из этого должных выводов, а храбро явился в дворянское собрание и, кажется, очень развязно заговорил, встретив Рындзюнского на лестнице в зал:

      – Здравствуйте, господин Рындзюнский! Как поживаете? Вот я и приехал! А!

      Адвокат пристально оглядел меня и спросил – с испугом, показалось мне:

      – Что с вами?

      – Ничего! А что?

      – Вы нездоровы?

      – Нет, ничего, здоров!

      Но я уже почувствовал в его вопросах нечто, угрожавшее мне неприятными последствиями. Так и случилось. Адвокат строго сказал мне:

      – Вы положительно нездоровы! Вам следует сейчас же ехать домой и лечь!

      Тогда, смущенный, я вынул из кармана бутылку проклятой бурды и объяснил:

      – Я, ей-богу, здоров! Но вот, может быть, этот гоголь-моголь…

      Он все-таки уговорил меня отправиться домой. С болью в сердце вышел я на улицу, чувствуя, что все пропало. Дома, с горя, завалился спать и дня два не решался показаться на глаза Рындзюнского, печально поглядывая на его фрак, висевший на стене моей комнаты. Наконец, собрав всю храбрость, я завернул фрак в бумагу и понес его хозяину. К моему удивлению, Рындзюнский встретил меня радушно, смеясь и говоря:

      – Ну, батенька, хорош гоголь-моголь выдумали вы! Нет уж, в другой раз я не советую вам лечиться домашними средствами. А то еще отравитесь! Пожалуйте завтра на репетицию.

      Я ушел домой, окрыленный радостью, и через два дня с успехом пел Мефистофеля.

      Любители, публика и даже сам председатель уездной земской управы очень хвалили мой голос, говорили, что у меня есть способности к сцене и что мне нужно учиться.

      Кто-то предложил собрать денег и отправить меня в Петербург или Москву учиться, потом решили, что лучше мне не уезжать из Уфы, а жить здесь, участвовать в любительских спектаклях и служить в управе, где председатель даст мне место рублей на 25–30. Я буду петь и служить в управе, а тем временем доброжелатели мои соберут кучу денег на мою поездку в столицу для учения.

      Мне очень не хотелось служить в управе, но, соблазненный перспективой учиться, я снова начал переписывать какие-то скучнейшие бумаги неуловимого для меня смысла и с первых же дней заметил, что все другие служащие относятся ко мне крайне недоверчиво, почти враждебно. Для меня, человека веселого и общительного, это было тяжело, не говоря уже о том, что это было совершенно ново для меня: никогда я еще не испытывал столь недружелюбного отношения.

      Замечая, что служащие остерегаются говорить при мне, прерывают беседы, как только я появляюсь среди них, я страдал от обиды и все думал – в чем дело? Уж не принимают ли они меня за шпиона от начальства?

      Когда мне стало невмоготу терпеть это, я откровенно заявил одному из служащих, молодому человеку:

      – Послушайте, мне кажется, что все вы принимаете меня за человека, который посажен