Все к лучшему. Джонатан Троппер

сотни названий снега; моя мать знает тысячи способов нахмуриться и пожать плечами. Она может уроки давать.

      Моя приближающаяся свадьба вызывает у мамы священный трепет. Она почти никуда не ходит, и это событие разбудило ее до сей поры дремавшее тщеславие. Я знаю, что она вырезает из модных журналов страницы с фотографиями платьев, причесок, макияжа и уже собрала целый каталог вариантов. Якобы не хочет, чтобы мне пришлось за нее краснеть, но мы оба понимаем, что это враки. После моей помолвки она успела побывать у стоматолога и отбелила зубы, снова начала носить контактные линзы и перепробовала несколько оттенков светлой краски для волос. Мне бы не хотелось обсуждать мать как женщину, но она по-прежнему красива, стройна, с хорошей фигурой и голубыми глазами, и обычный шестидесятилетний мужчина едва ли бросил бы ее только из-за того, что она ест печенье в постели.

      Маме хочется на свадьбе быть красивой, танцевать, смеяться и нравиться мужчинам, как когда-то, сто лет тому назад. Мне бы радоваться тому, что эти желания в ней по-прежнему живы; я же вместо этого испытываю грусть и чувство вины, как будто она позволила себе лишь ненадолго заглянуть в тот мир, где могла бы жить, если бы давным-давно не похоронила себя заживо.

      – Есть хочешь? – спрашивает она меня.

      – Нет, спасибо, – отказываюсь я и поглядываю на дверь, размышляя, как бы половчее смыться.

      – У нас спагетти с фрикадельками, – сообщает Питер, плюхнувшись на стул.

      – Я уже поел.

      – Ты был у Тамары? – интересуется мать.

      – Ага.

      Мама не скрывает своего неодобрения. Она убеждена, что мне совершенно ни к чему общаться с вдовой Раэля, что ничего хорошего из этого не выйдет, но, к счастью, мама не любит говорить со мной о его смерти, так что мы просто обходим эту тему молчанием.

      – Тамара очень секси! – восторженно произносит Питер.

      – Не распускай язык, – говорит мать.

      – Но это правда, – настаивает он. – Ей об задницу монетку кинь – отскочит.

      – Хватит! – отрезает Лила.

      – Да ладно, мам, – успокаиваю я, – Питер просто повторяет чужие слова. Он даже не знает, что это значит. – Но я-то знаю, и у меня не сразу получается отогнать образ обнаженной Тамариной задницы.

      – Это значит, что она крепкая, – поясняет Пит, и мы оба разражаемся хохотом, а мама раздраженно вздыхает.

      – Мне пора, – сообщаю я.

      – Но ты же только что пришел, – хнычет Пит.

      – Твой брат очень занят.

      Это сказано Питеру, но нацелено в меня – не в бровь, а в глаз.

      – Мэтт сегодня играет в “Кеннис Кастэуэйс”, – говорю я. – Хотите, сходим?

      Вообще-то я приглашал их скорее для проформы, но внезапно понял, что говорю совершенно искренне, и мне ужасно хочется, чтобы они поехали, чтобы святая мать надела платье, накрасилась, они с Питером втиснулись в крошечный “лексус” Джеда, и мы втроем отправились в город, как семья из телесериала. Я бы опустил верх кабриолета, мама смеялась бы тому, что волосы лезут в лицо, а Пит закрыл бы глаза и подставил лицо ветру, и мы бы подпевали какому-нибудь старому рок-хиту