Я выбрал бы жизнь. Тьерри Коэн

быть суровее или, по крайней мере, сдержаннее еще немного, но плотина обиды уже поддавалась под напором эмоций.

      «Она сердится на меня. Хочет дать мне понять, какую боль я им причинил».

      Тома замахал ручонками и попытался повернуться к новой гостье.

      Когда глаза ребенка устремились на нее, она прервала безмолвный диалог и сразу переменилась. Лицо ее стало ласковым, улыбка, полная бесконечной нежности, заиграла на губах, в уголках которых залегли морщинки.

      – Смотри, я думаю, он знает, кто ты. Родная кровь.

      – Родная кровь? Как странно. Иногда эти ценности перескакивают через поколение! – отозвалась она и печально улыбнулась.

      Это замечание больно кольнуло его. Но он понял, что дальше она не пойдет. Это был последний выпад, спасающий честь после слишком скорой капитуляции.

      – Он такой милый. Осторожней, ты неправильно его держишь. У него шейка заболит.

      Она тихонько приблизилась.

      – Иди сюда, сядь со мной и возьми его на руки.

      Мать уже протягивала руки, чтобы принять ребенка.

      Сидя рядом с Жереми, она держала Тома лицом к себе и улыбалась счастливой улыбкой.

      Жереми чувствовал ее запах. Запах его детства. Смесь лавандовой воды и кондиционера для белья. Запах добродетельной честности.

      Ему захотелось броситься к ее ногам, умолять о прощении, обнять ее.

      – Мама… я… я не понимаю, как мог вас…

      Но что он мог сказать, чтобы облегчить боль раненой любви? Слова теснились в горле.

      – Я люблю тебя, мама.

      Она напряглась, но сделала вид, будто не услышала, и продолжала улыбаться ребенку.

      – Он такой славный. Мне так хотелось с ним познакомиться. Я ведь как-никак его бабушка.

      Голос ее сорвался. В глазах блеснули слезы. Она приблизила личико ребенка к своему лицу и поцеловала, словно прячась за ним.

      Жереми растерялся.

      – Мне так жаль, что я причинил вам боль, тебе и папе. Это был не я! Я просто не узнаю себя во всем этом. Я так вас люблю.

      Мать подняла на него мокрые глаза, продолжая целовать короткими поцелуями лобик Тома.

      – Мы никогда не сомневались, что все делаем во благо, поверь мне, Жереми.

      – Вы тут ни при чем. Как я мог заставить вас жить с сознанием вины? Это не вы, мама! Это отчаяние растерянного мальчишки. Я был влюблен в Викторию. Безумно влюблен. Она не обращала на меня внимания. А я не хотел жить без нее! Я знаю, это смешно, что я так говорю. Но самоубийство всегда смешно, пока его не совершишь. Оно существует только за секунду, за минуту до поступка. В этот момент оно гибельно. Вашей вины тут не было. Об остальном, о том, что происходило после, я не знаю, что и сказать. Наверно, это безумие продолжалось. Или, может быть, мне было стыдно. Я правда не могу объяснить…

      – А почему ты захотел увидеть нас сегодня?

      – Понятия не имею! Мне просто кажется, что я снова стал собой.

      Он осознал, как странно прозвучало его объяснение.

      – Я была так счастлива, что Виктория позвонила, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы.

      – А я так счастлив, что ты согласилась