Чужая луна. Игорь Яковлевич Болгарин

шаги, и в двери возник один из стюардов, сказал несколько слов.

      – Ну, вот! Впереди уже видны турецкие берега, – перевел месье Сорбье и обратился к Врангелю. – Не желаете ли взглянуть, ваше превосходительство?

      – Увольте! Я на них насмотрелся весной этого года, – Врангель поднялся. – Благодарю за приятную беседу. Пойду к себе.

      – До встречи в Константинополе, – попрощались с Врангелем Дюмениль и де Мартель.

      Через короткое время «Вальдек Руссо» отшвартовался от «Генерала Корнилова» и, издав протяжный прощальный гудок, умчался туда, где вдали в тумане проступала зубчатая полоса турецкого берега.

      Слащёв вернулся с палубы в свою каюту.

      – Ну, что там? – спросила Нина.

      – Там – Турция! – он подошел к зеркалу, посмотрел в него на себя, провел рукой по трехдневной щетине и сказал сам себе. – А, плевать!

      – На кого?

      – На себя, – сказал он. – Слушай, а может, отпустить бороду? Помнишь, зимой прошлого года, в Екатеринославе? Тебе, кажется, тогда понравилось?

      – Нет-нет! – торопливо отозвалась Нина. – Ну, сам подумай: будешь идти с дочкой, а все будут думать, что ты ее дед, – и затем добавила: – Побудь еще хоть лет десять молодым.

      – Мне сегодня просто не хочется бриться, – объяснил Слащёв.

      – Ну и не брейся.

      – Нельзя. В Константинополе будет официоз: придет встречать эскадру наш российский посол, наверное, будет кто-то от турецкого султана, – Слащёв обернулся, позвал: – Пантелей! Где ты, старый разбойник? Знаю же, под дверью стоишь!

      Пантелей, и верно, открыл дверь, просунул голову в каюту:

      – Чего кричите, ваше превосходительство! Дитю разбудите!

      – Но-но! Больно разговорчивый стал! Где мой парадный мундир?

      – Той, шо из музею?

      – Нормальный мундир! Генеральский. Небось не почистил?

      – А на шо його чистить, як вы в ем никуды не ходилы. Принести?

      – Дурацкий вопрос.

      Пантелей исчез и вскоре появился, неся на вешалке выглаженный генеральский мундир.

      Проснулась от домашней суеты и тихо пискнула дочка. Нина бросилась к ней.

      – Може, Авдотью позвать? – спросил Пантелей.

      – Сама придет, – сказала Нина. – Она знает.

      – Шести сутки дитя на свити живэ, а як звать – не придумалы. Кошенятку чи там собачатку, и тем сразу имя дають, – покидая каюту, ворчливо сказал Пантелей. И, уже прикрывая дверь, добавил: – Там, в городи, этот… ихний поп, он ей турецьке имя присвое. И буде она якаясь Халима чи Далила. Срамота!

      Когда дверь за Пантелеем закрылась, Слащёв сказал:

      – А и правда, что ж это мы?

      – Я думала об этом, – Нина подняла глаза на Слащёва. – Хотела такое, что б тебе понравилось. Может, Софья? Или Стефания? Так мою маму звали.

      – Ты русские имена вспоминай. Наша дочь – россиянка.

      – Ну, Елизавета или Екатерина?

      – Ага. Еще Анна. Тебя все больше царские имена нравятся. Или уж какие-то совсем нерусские: Стефания, –