Кузьма Минин. Валентин Костылев

рукавом вспотевшее лицо и добродушно улыбнулся. Взял за руки Гаврилку:

      – Ты рубаться мастак?

      – Коли придется, рубну… – смущенно покачал головою Гаврилка. – Пушкарь я.

      От Зиновия немало новостей узнали ребята. Всю дорогу он рассказывал про Украину, про запорожцев. Многие из них просятся в ополчение к Ляпунову, хотят идти против ляхов. Затем он рассказал, что на Украине, под Киевом, оставил свою невесту. По его словам, красивее этой дивчины нет никого на свете. Он даже песенку спел:

      Ой, вы, черные бровеньки, горе ж мини з вами.

      Не хочите ночеваты ни ноченьки сами.

      Хочь хочите, не хочите, треба ж привыкати.

      Милый милу покидае – сам вин отъезжае,

      Ой, в туге[30] свою серденьку саму оставляв…

      – Ничего, – утешил его Гаврилка. – Вернешься к своим черным бровенькам, а коли не вернешься, не беда, другой казак найдется… Не один ты на белом свете!

      Черкас, хмуро сдвинув брови, решительно заявил:

      – Такой, як Зиновий, один!

      – С тобой не соскучишься… Не заметишь, как и в Москву придешь!.. – сказал обрадованный новым спутником Гаврилка.

      XII

      По базарам ходили духовные люди, объявляя: «Ясновельможный пан Гонсевский, во имя уважения к древним обычаям русского народа, изволил разрешить патриарху Гермогену соблюсти обряд торжественного выезда на осляти в Вербное воскресенье из Кремля на Пожар-площадь».

      В Китай-городе, в Рыбном ряду, скоморох Халдей встретился с Игнатием.

      Одет был Халдей в зеленый мешок с оплечьями[31] из желтой выбойки, на голове, как всегда, – деревянная шляпа.

      – Шавочка, душечка, какому ноне царю служишь? – засмеялся он, подойдя к Игнатию.

      – Мотри! Оставь глумы[32]! Не такие дни, Константин.

      Халдей отвел инока в сторону, чтобы никто не слышал:

      – За Гришку Отрепьева молился?!

      Игнатий побледнел.

      – Молился. Что ж из того?! – тихо проговорил он.

      – Бориса проклинал?

      – Проклинал… Так ему и надо!

      – Василия Шуйского…

      – Прочь от меня, скоморось проклятый!..

      – И я в цари попал!.. – расхохотался Халдей. – И меня проклинаешь?!

      Игнатий притворился игривым.

      – Съем! – бросился он на скомороха.

      – Брешешь, боров, подавишься! Глотай своих богомольцев, а меня погоди… Не довелось бы мне тебя слопать!

      Инок подозрительно осмотрелся по сторонам. «Идем!

      Да возвеселимся, яко Давид!» – постарался он обратить пререкания в шутку. То, что прощается скомороху, то не простится ему.

      Пошли. Игнатий поминутно оглядывался.

      – Нет ли ярыги? Следят и за нами, – вздохнул он, – гнетут и нас за кабаче непотребный…

      Под часовней Ивана Крестителя в глубоком подземелье бушевал кабак. Пламя свечи на каменном выступе стены колебалось.

      Игнатий и Халдей примостились к углу за печью.

30

В тоске.

31

Оплечье – вшитый в плечи одежды кусок холста (вставка).

32

Глумы – скоморошьи забавы, издевательства.