Кузьма Минин. Валентин Костылев

еле ноги унес. И меня хотели заодно.

      – А Буянов вон ускакал и дочку свою, Наталью, оставил. Плакал вчера дядя… «Пытают, говорит, мою девчонку. Тело ее белое жгут».

      Этого Гаврилка никак не ожидал.

      – Жгут! Да как же это так?! Наталью?! Кто жгет?!

      В голосе его послышались слезы.

      – Ныне просто. Чему дивиться?! Огня хватит.

      – Да где же она, голубка, там? Не знаешь?

      – Где? В Кремле у тайного начальника, под Чудовым будто монастырем… Отец сам не знает. Скоморох ему поведал.

      Разбуженные этим разговором, поднялись и другие ночлежники. Чья-то рука выдернула из стены втулку. Хлынул утренний воздух. В полусвете видны стали два мужика, сидевшие у стены в унынии.

      – Вербами запахло… – сказал один из них и вздохнул.

      – Время. Вход в Ерусалим семнадцатого. Скворцы вернулись. Будет ли патриарх-то токмо на Пожар-площади?

      – Какая там Пожар-площадь! Больно нужна она им, супостатам!

      Какой-то человек в кафтане нагнулся, оглядел Гаврилку.

      – Волосы-то пригладь! В Москве лохматых не любят.

      – А ты московский?

      – То-то и дело. Ты в Москву, а я из Москвы… Бобыль я – не все ли равно, где мне помирать.

      – Вот бы и помер в Москве. Чего же лучше!

      – Да нет уж, я так!

      Все рассмеялись.

      – На дорогах-то скорей ухлопают, – усмехнулся Гаврилка. – От волка убежишь, а на медведя попадешь!

      Хозяин явно сочувствовал словам Гаврилки.

      – Шпыняй! Шпыняй! Так ему и надо! Видать, ты парень дельный.

      – Гляди сам – не зря небо коптим. Мыслю имеем!

      Хозяин, указав человеку в кафтане на Гаврилку, шепнул:

      – Поведай. Ему можно. Парень наш.

      Тот перекрестился.

      – Сохрани нас, господи! – вздохнул он. – Слухарей много развелось. Опасаюсь.

      – Ничего, здесь свои люди.

      – Тогда слушай… В Москве бунт готовится… Князь Андрей Голицын заводчиком… будешь там – найди старика Илью Гнутова в Земляном городе у вала… Воро́тник[29] он… Шепни ему одно слово «сокол», и он всё вам укажет… Сам я боюсь бунтов… Не хочу… Меня тоже звали, да нет, бог с ними! Хворый я.

      Гаврилка жадно слушал незнакомца. У его товарищей тоже глаза разгорелись.

      – Крепостных-то принимают? – спросил Олешка.

      – Не слыхал, – ответил тот.

      – Беда! Помереть за родину и то не дают нашему брату.

      – Не верят нам… Опасаются.

      Ребята вздохнули, поднялись, чтобы снова идти.

      – Помоги, господи, мне хотя бы двоих положить, а третий уж пускай и меня порешит… А может, и трех сподобишь, господи, ухлопать! – перекрестился Гаврилка.

      – Ничего. Парень ты здоровый и с пятком справишься.

      – Ну прощайте! Помолитесь о нас!

* * *

      Следующую ночь парни под видом погорельцев спали в монастыре Святого Саввы.

      Монахи встретили беглецов без особой радости, но не показывали и недовольства. Наружно они держали себя, как и всякие монахи, – кротко, смиренно, вздыхали и крестились. Видно было, что они порядком-таки запуганы.

      Один чернец рассказал:

      – Немного

29

Воротник – сторож крепостных ворот.